Малахитовый бегемот. Фантастические повести (сборник) - Алексей Константинович Смирнов

крики падали в осеннюю хмарь, как в оконную вату. Крытые платформы, как запотевшие окна в рамах, снесенных на свалку; кто-то поставил их прямо, с обеих сторон видно одно. Где-то упрямо и одиноко лязгало, что-то стальное ритмично долбило в такую же сталь, поверху положив тощую подушку.

Офицеры, сами не замечая того, подались к священнослужителям, сделали два шага. Духовные лица подались к офицерам.

Комендант добежал, остановился перед Литвиненко.

— Почему вы не грузитесь? Скорее, сейчас отправление!

— Почему такая спешка? — Полковник выудил тяжелые часы на цепочке, старый трофей. — Мне даже не сообщили маршрут, я жду, мне сказали, что еще целый час…

Комендант отвернул голову, беззвучно выругался.

— Нет у вас часа! Маршрут… какой, к черту, маршрут? Поехали — и поезжайте!

Согласный с его словами, состав дрогнул, дернулся и снова замер. Послышалось шипение, далекий паровоз окутался облаками пара.

Литвиненко развел руками:

— Батенька…

Лицо коменданта налилось кровью.

— Садитесь в вагон, — прохрипел он.

Сзади послышалось негромкое:

— Бронепоезд «Последний Путь» отправляется с запасного пути…

В сказанном не было ничего ужасного, но комендант взвился, напрочь лишившись выдержки:

— Кто это сейчас сказал?

Он схватился за кобуру. Маузера как не было, так и не было, но кобура уже висела, простая кожаная.

Духовные лица, показывая свою полную непричастность, смотрели в стороны. Офицерский состав стоял кое-как, без тени выправки, сохраняя молчание.

На кобуре щелкнула пуговка.

— Неужели началось? — спросил Литвиненко. Ему хотелось отвлечь коменданта.

Комендант отвлекся: взгляд его стал тупым. Он не сразу понял, о чем его спрашивают. Оружие так и осталось в ножнах; комендант рассматривал черную лужу и, казалось, подбирал слова. Паровоз ни с того, ни с сего свистнул.

— А-а, — комендант сделал рукой безнадежный жест: наполовину взмахнул, наполовину сграбастал из воздуха что-то ненужное. — Идите вы все…

Полковник напирал, сколько позволял возраст:

— Но все же? Что произошло?

— Послушайте, Литвиненко, — комендант страдальчески закатил глаза. — Чем раньше вы отсюда уберетесь, со всеми вашими могильщиками, плакальщиками и факельщиками, тем будет лучше для всех. И для вас в первую очередь. Произошло… Что произошло, того не поправишь. Езжайте с миром, не будите лиха. Мне бы от вас избавиться поскорее, а там уже… все равно, — пробормотал он. Нервно оглянулся и уставился в одному ему видную точку, где-то за дверями зала ожидания.

Литвиненко попытался рассмотреть, что он там такое увидел, но зрение никуда не годилось. Он зря им гордился, называя орлиным. Дальнозоркость, появляющаяся с годами, давным-давно сменилась общей поросячьей подслеповатостью. Он был уверен, что комендант чего-то ждет. Что-то готово появиться оттуда, из зала, наступает на пятки, так что собеседник переживает.

Воображение нарисовало язык огнедышащей лавы, неумолимо подбирающийся к вокзалу; селевый поток; снежную лавину; ядовитое облако. Комендант остается в подражание тонущим капитанам, гонит команду. Он так требовательно кричит в свой громкоговоритель, что усиленный звук обретает видимость.

И небо, словно в подтверждение догадке, быстро наполнилось разнообразными птицами. В единой расстроенной стае бестолково кружили и кричали вороны, чайки, еще какие-то пернатые, которых полковник не мог узнать. Они видели сверху нечто неразличимое с земли.

— По вагонам, — послушно скомандовал Литвиненко.

Его подчиненные засуетились, полезли скопом в первую же дверь, куда Жулев и Жамов, переместившиеся ближе и ведшие себя как разболтанные автоматы, уже загоняли солдат. Получился маленький затор, но вскоре рассосался.

Жулев и Жамов, верные коменданту, не паниковали.

Они тоже скрылись в вагоне, и оттуда доносился производственный рык.

Полковник остался в одиночестве, и некому было его подсадить. Коменданту не приходило это в голову. Большой нужды в помощи не было, не той конструкции вагон — Литвиненко не составляло никакого труда войти. Тем не менее он топтался в растерянности. Происходящее словно раскрылось перед ним как увиденное чужими глазами; постороннее восприятие неумолимо дописывало сценарий, навязывая банальность за банальностью. Одинокий долгожитель по определению нуждается в содействии при посадке в поезд. Без руки, заботливо берущей его за локоть, кино лишится достоверности. Хорошо, если бы кто-нибудь помог и с чемоданом; чемодан маялся в луже, обещая владельцу сердечный приступ.

Комендант, имея теперь вид нетерпеливый и отчасти виноватый, переминался с ноги на ногу и бросал быстрые взгляды на зал ожидания. Там, похоже, остановилась всякая жизнь. Литвиненко, мысленно выбранив себя за проволочку, оторвал чемодан от асфальта и поволок в тамбур. Ему почти хотелось, чтобы то, что, скорее всего, неотвратимо заползало в зал с другого конца, поторопилось и накрыло вокзал вместе с комендантом, паровозом, им самим; чтобы вся эта канитель побыстрее закончилась. Как медик он понимал и любил все закономерное, даже если закономерность оказывалась извращенной и вредной; случайностей он боялся, хотя на своем веку повидал их немало и среди них оказалось много счастливых.

Он знал, что всякий счастливый случай — высочайшее жульничество, посредством которого то непонятное, что зовется судьбой ли, Богом ли — неважно, чем, заманивает неопытных игроков, в душе мечтающих наивно верить и надеяться.

Остановившись в тамбуре, Литвиненко оглянулся и увидел, что коменданта уже нет. Он высунулся в проем — никого: ни странников, ни патрулей. Полковнику показалось, что справа, уже далеко, мелькнула черная тень, но в ту же минуту на платформу спланировала ворона, и Литвиненко не мог поручиться, что видение не было тенью ее крыльев. Или самими крыльями, что вероятнее. В следующую секунду ему почудилось, будто он находится совсем в другом тамбуре, куда подающая платформа второго вагона сваливает усопших, и в их загробном странствии к вагону номер один наступает пауза. На переправе им меняют коней, и от роскоши не остается следа. Полковник подумал, что уж кому-кому, а ему там самое место. Он давно застрял на обочине времени, прошлое и будущее обогнали его; прошлое не остается за плечами, оно, сверкая молодыми босыми пятками убегает, вперед, поэтому прошлое хорошо видно, а будущее незаметно подползает сзади, но вот уже и оно ковыляет мимо, так и не сумев придать полковнику ускорение.

Можно сказать иначе: люди живут задом наперед, им свойственно ошибаться и принимать закат за рассвет. Можно вспомнить о звездах, которые видно: их давно уже не существует. И еще — о смысле разных вещей, который не постигается не потому, что люди глупы, а потому, что смысл еще не догнал их; наступит время, и он опередит их на голову, ослепительный или нет, но всяко сам по себе, и отставшим останется смотреть ему в спину, постигая и утешая себя соседством.

Ему пришло в голову, что было бы логичнее выйти и остаться на перроне, а поезд пусть отправляется как хочет. Но долг