Благодать - Пол Линч

class="p1">Барт вытаскивает нож и размахивает им. Может, я тогда с тобой потолкую?

Она влезает между прохожим и ножом и кричит Барту в лицо.

Я тебя не люблю.

То, каков Барт сейчас, не забыть ей вовек, до чего неподвижен, и с глазами у него происходит нечто ужасное, словно душа и тело способны обрушиться, как рот его сжимается в бессловесную брешь, а затем позади него слышится чей-то чужой смех. Внезапно Барт втягивает ее в поцелуй, и соприкасается она с этим чудны́м вкусом у него во рту, и голос из ее сути кричит, пока не отпихивает она Барта и не бьет ему кулаком в челюсть.

Кричит, я сказала, иди нахер.

Пытается отряхнуть с руки боль.

Окружающий их смех заполняет ей слух, и Барт пред нею, тщетен.

Ее тело и тень ее распадаются врозь, она убегает по улице прочь.

Она подбирается к зловонному трепу-смеху мужчин возле таверн, Колли исторгает очередную свою похабную песенку или славную байку, почерпнутую у Макнатта, наблюдает, как мужики смеются с ней вместе. Позволяет улыбчивым дядькам покупать ей выпивку. Все это время высматривает Барта, тот идет за ней следом, как бродячий пес, лицо вытянуто и безмолвно, глядит из теней. Она показывает его другим мужчинам, смотрит, как рты им мотает от смеха. Думает, хороша она, эта власть, какую можно иметь над другим, словно ладонь, смыкающаяся в кулак. Позднее, когда оборачивается посмеяться над ним, его нет.

В ночь, эк мир преображается в незнакомость, все схлопывается в мысль. Она печально-счастлива. Думает, вот сейчас она лучшая ипостась себя самой. Колли орет дурниной, затем поет песню с двумя чужаками, и она не знает, откуда они взялись. Ее поражает собственный голос. Мужчины перешептываются и прогуливаются с нею рядом и спрашивают, откуда она, кто такая теперь, не желаешь ли, чтоб я с тобой куда-нибудь? Одним она это спускает, другим грозит ножом, и вот уж бредет по причалам, и кто ж там, как не Мэри Брешер, греет руки у огня в бочке.

Грейс говорит, я думала, вы бросили за мной ходить.

Мэри Брешер говорит, я за тобой не хожу, кто б вообще стал ходить за тобой, когда ты вот так позоришься на людях.

Вы как моя мать.

Твоя мать от тебя б отказалась.

Скажу я вам так. Идите нахер сразу. Сыта я по горло вашими появленьицами.

Колли ревом выкликает себе табаку, а тут этот малый, виденный раньше, предлагает ей огоньку, и она идет с ним, слышит свои слова так, будто их произносит кто-то другой, обнаруживает себя на чьем-то пороге с этим же малым, и он предлагает ей бутылку, и она принимает ее, и он пытается ее целовать в шею, а рука его у нее между ног, и она не против. Время вкладывает свет во тьму, и внезапно Грейс глазеет на свою рвоту, какой покрыты у того малого все ноги, и он ревет на нее, и она бросается на него с ножом, и вот уж малого нет, что есть город, и что есть ночь, надо лечь здесь, лечь в этом углу, как же стужит, как стужит.

Этот бормочущий город, и тут веки у нее размыкаются. Ох! Ох! Она видит два низких трущобных дома, и небеса между ними дуют холодом вдогонку холоду. Рот у нее – торф, голова порублена заступом. Вот это все-кругом-больно. Ох! Ох! Ох! Она потрясенно смотрит на свои синие пальцы, стягивает их в кулаки и сжимает себя в дрожащих объятиях. Колли говорит, эй, мук, ты проснулась? Она не может слушать, эта голова с сухими мозгами и эта боль превыше чудовищной. Ты слушаешь, мук, я пытаюсь тебе сказать. И вот тут она осознаёт, что накидки у нее нет. Со внезапной бдительностью вскакивает она, перекошенно опирается на дверной косяк и пытается посмотреть под ноги. Колли!

Два уличных уборщика с тачкой враскачку идут мимо, таща за собой вонь человеческих нечистот. Глаза одного спрашивают, все ли с ней в порядке, и ее глаза разглядывают его, словно это он забрал у нее накидку, но он просто уличный уборщик, какой-то старый дурень, обмакнутый в грязь. Она оборачивается и смотрит на дверь, под которой спала, на эту дверь, которая оставила ее без чувств, дверь, что украла у нее накидку. Город хладен, а небо бесплодный простор. Вопящих чаек хочется поколотить. Думает, что ты с собой сотворила, ноги у тебя облиты рвотой выпивки, и все воняет ссаками.

Идя, не видит она города, но вперяется в загадку себя самой, ищет в уме повесть ночи, но ничего там нет, кроме тьмы. Эк налетает пожирающий голод и этот снедающий холод, и ночь она теперь видит словно в осколках какого-то сна.

Барт!

В комнату к ним он не возвращался. Она склоняется к женщине, нахохленной возле незажженного очага, и спрашивает, не видали ль его. Женщина исторгает долгий выдох, словно последнее, что осталось от ее призрака. Снаружи смывает Грейс лицо ледяной водой из-под крана, и мальчишка пытается взять с нее мзду, пока Колли не гонит его прочь.

Слушай, мук, говорит он, выкинь того мелкорукого мудня из головы напрочь, нам без его дурной планиды куда лучше.

И все ж она до больных ног бродит по городу. Это странное чувство, что нашло на нее. Видит его квадратные плечи и печатный шаг у каждого мужчины, который чужой. А что, если ты станешь попрошайкой, как все остальные, теперь все иначе, и вот так оно есть, но все станет и лучше, ей-ей. Она выклянчивает табаку у старого моряка с мазутными пальцами и рыбьими женщинами, вытатуированными у него на руках. Водянистые морщинистые глаза его оценивают Грейс с головы до пят. Спрашивает, не пойти ль ему с ней, но Колли шлет его нахер. Она приглушает голод куревом, смотрит, как какой-то парень валится под ударами двух констеблей, как его вздергивают на ноги, и она желает, чтоб оказался это Барт, потому что в таком случае он хотя бы нашелся.

День в ночь, ночь в день, и она думает, что обошла в этом городе все до единой дороги, фабричный дым становится един с утренним туманом, наползающим с реки, и как теперь разглядишь, кто Барт, а кто нет? Она думает, вот это и есть жизнь, великое неви́дение, люди, забравшие у тебя накидку, исчезли в тумане, и люди, до кого тебе есть дело, исчезли в тумане, а ты продолжаешь жить, как будто