Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова

Возможно, этой весной мне повезет с работой. Дома тоже ждут дела. Пять целинных участков, доски для забора и 313-й индекс. Но это потом. Сейчас я хочу насладиться весной. Не грязной и расхлябанной, как у нас, а этой опрятной, мелодично журчащей, с отражениями солнца в каждом окне.

— Вот вы и сюда добрались, — слышу я и оборачиваюсь.

Мои мужчины безнадежно отстали, о чем-то спорят в начале улицы. А передо мной стоит тот самый капитан, какого я представляла у штурвала своего корабля. Его голубые глаза лукаво подмигивают мне, и волны морщинок расходятся от улыбки.

— Вы разве здесь живете? Где же тут сосны?

— Далеко. Здесь проездом. Из города, — кивнул он в сторону других ворот.

— У нас тоже машина, — говорю я, но вспоминаю, что она за стеной. — Только не такая… Не вишневая.

— И у меня не вишневая. Черная, — он показал в сторону мостовой, половину которой занимала изящная черная громадина обтекаемых форм с затемненными, как у сторожей, стеклами и чуть раскосыми фарами. Слова «шикарная» было недостаточно для выражения всех ее достоинств.

— Такая же черная… как наш телефон, — хлопая глазами, выдала я.

— Видите, мы с вами похожи, — засмеялся он. — А какой номер у вашего телефона?

— 6-15-432, — мое счастье, что значимые цифры я помню наизусть.

— Легкий. Я запомню… И позвоню вам.

Он уже собирался садиться в машину, а я чувствовала, что чего-то недостает.

— Как же я узнаю, что это вы звоните?

— Вы хотите знать мое имя? Гарри.

В этот момент меня окликнули.

— Ну вот, теперь я знаю, кого спрашивать.

Он уже скрылся из виду на своей быстрой машине, когда ребята подошли.

— Что за тип с тобой разговаривал? — грозно спросил Саша.

— Гарри, — не оборачиваясь, я провожала его взглядом.

— Странное имя. А кто он?

— Старый знакомый.

— Насколько старый?

Я не ответила. Просто не умела так быстро считать в уме, как Саша.

— А машина у него ничего, — подал наконец голос Веня.

— Так себе машина. У наших охранников лучше…

Бельевые прищепки

Они думают, человека можно прикрепить к дому, как кнопку к доске. Чтобы он остался навеки неподвижен и при этом еще сам что-нибудь поддерживал. Они многое успели. Укротили ветер. В смысле купили бельевые прищепки и смену постельного белья. Думают, мне не терпится все это опробовать — перестирать и вывесить на всеобщее обозрение во двор. Но я не спешу, хотя и отдаю должное набору желтых пластмассовых прищепок из городского хозмага. Они симпатичные и так прочно цепляются за наши вещи, что никакой ураган не сорвет. И вот уже раздуваются на ветру простыни, соединившие белой стеной крыльцо с туалетом. Словно паруса. Но меня не проведешь. Я опережаю Сашу, пронося телефонную трубку мимо его уха, и звонко кричу: «Я слушаю!»

— Ты занята? — голос у Гарри, как всегда, ровный, скупой на эмоции.

— Нет. Стирать закончила.

— Тогда выходи. Я возле твоего дома.

Кидаю трубку, не попадая на рычаг, и выбегаю на улицу. Уже полчаса, как переоделась в нарядное платье и серые туфли-лодочки.

— Куда едем? — Гарри щелкнул дверцей, и я нырнула в прохладный салон.

— В город, конечно, — сомнения я обычно оставляю дома.

Мы добираемся в три раза быстрее, чем на нашем драндулете. Нас пропускают за ворота прямо в машине, и Гарри сбавляет скорость.

— Здесь есть хорошее кафе на пересечении улиц… — я освежаю в памяти белые столики и вишневый сок. — Вот сюда… Теперь направо…

— Никуда не годится! — Гарри, не тормозя, проезжает, обдавая пыльным вихрем неубранные тарелки. — Дешевая грязь. Теперь я буду выбирать.

Он останавливает машину у маленького закрытого кафе. Всего три столика. Красная скатерть, меню и салфетки. Появляется официант, который расшаркивается перед Гарри и опрометью бросается выполнять его заказ. Через минуту у меня в руках бокал вина. Темнее, чем скатерть. Звучит музыка. Сладкая и тягучая, как этот напиток. У нас дома она совсем другая — грубая и назойливая, особенно когда Веня включает на полную мощность. Я постепенно пьянею, и взгляд становится мутным. На блюдце несколько шоколадных конфет. Я их машинально пересчитываю.

— Чем ты занималась эту неделю? — Гарри, как и положено капитану, определяет курс.

— А! — машу я рукой. — Ничего интересного. Передвигали туалет на новое место. Фактически строили заново из свежих досок в два ряда. Утепленная модель.

— Но ведь это добавило тебе коэффициентов?

— Да. Четыре или пять, не помню точно. А сегодня хотели взяться за сарай. Расширить до двух метров. Но я так устала от мелких расширений, недорогих покупок, коротких и осторожных шажков вперед. Как бы чего не потерять.

— Я тебя понимаю, — кивает Гарри. — Я и сам так начинал.

— Расскажи! — алкоголь еще сильнее ударил мне в голову.

— Когда меня сюда забросили, я был совершенно беспомощным и голым. Ни одежды, ни надежды, как говорится. С высоты сегодняшнего уровня это кажется невероятным. Меня самого иногда бросает в дрожь от воспоминаний. Я шел по дороге и мечтал о большом красивом доме, а вместо него мне достался квадратный метр скудной земли посреди пустыря. От отчаяния плакать хотелось. Но вместо этого я занялся шалашом, потом устроился на работы и начал собирать кирпичи.

— Как, сразу кирпичи? А доски?

— Мне важно было выстроить именно кирпичный дом с печкой и двумя комнатами. За него много давали. Я решил закончить его в первый год.

— В первый год?! — я не успевала поражаться.

— И почти закончил. Летом следующего года мне присвоили за него пятидесятый коэффициент.

— А зимой ты тоже работал?

— Конечно. О себе не думал. Только о доме. Ел какую-то вонючую похлебку, спал на снегу.

Я представляла этого сильного, хорошо одетого молодого человека голым посреди мороза, ворочающим кирпичи. Дух захватывает.

— А дальше пошло-поехало, — не останавливается Гарри. — С домом было проще устроиться. Получил постоянную работу. Сначала одну, потом другую. Купил машину, на которой смог выбираться в город. Посадил сосны… Ну это ты уже знаешь. Ты не устала сидеть на одном месте?

— А ты? — я уже выпила вино и съела все конфеты.

Мы вышли и еще полтора часа петляли по улицам. По одним и тем же, потому что город в сущности небольшой. В третий раз обогнули алюминиевый завод и обувную фабрику, в выходные представляющие собой лишь пустые архитектурные коробки. Мои лодочки скользят по мостовой. Но уже не качает — алкоголь благополучно улетучился. Вот только ноги стерлись до крови о жесткие борта и болят, но я продолжаю идти как ни в чем не бывало. Эта боль — единственное напоминание