Александр Казанцев - Взгляд сквозь столетия

Таковы колебания человеческой мысли при решении вопроса о месте поэта и поэзии в жизни общества. В XIX веке проблема приобретает характер уже не отвлеченного построения, как у Платона и Руссо: самое духовное ее содержание ставится под сомнение ходом исторического процесса. Она превращается в антитезу духовного и бездуховного, на полюсе, противоположном поэзии, все более вырастает буржуазный меркантилизм и торгашество, идеалом человечества грозит стать бездушный предприниматель.

Век шествует путем своим железным,В сердцах корысть, и общая мечтаЧас от часу насущным и полезнымОтчетливей, бесстыдней занята.Исчезнули при свете просвещеньяПоэзии ребяческие сны,И не о ней хлопочут поколенья,Промышленным заботам преданы.

Так начал свое знаменитое стихотворение «Последний поэт» Е. Баратынский. Жанр этого произведения — социальная фантастика, тема — взаимоотношения искусства и общества.

Перед нами разворачивается своеобразный эксперимент-предвиденье, эксперимент-предупреждение. Цель этого эксперимента — доказать мысль о губительности для творчества буржуазной цивилизации.

«Последний поэт» приходит на Землю и оказывается ненужным, ибо человечество подчинилось холодной «богине измерения» — Урании. Поэт погибает.

В этом стихотворении Баратынского присутствуют как бы в прообразе темы и даже сюжеты многих будущих фантастических произведений русских писателей. Пожалуй, впервые в истории поэту в превосходных стихах было суждено усомниться в вечной необходимости своего дела, предположить, что пути искусства и человечества могут разойтись. Прежде это было уделом только философов: «искони наблюдался какой-то разлад между философией и поэзией», — свидетельствует Платон. Из старших современников Баратынского к этой мысли, как известно, постоянно обращался Гегель, полагавший, что в будущем поэзия должна будет окончательно уступить место философии. Сомнение в вечной необходимости поэзии проникает и в пушкинский «Памятник». Образ «последнего поэта» есть и в нем. Вспомните: «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит».

Такие сомнения как нельзя более отвечали духу эпохи, духу 30-х годов XIX века.

Мы уже говорили о «кризисности сознания» тех лет — времени после восстания декабристов. Этот кризис усугублялся тем, что в литературу, поэзию властно вторгались буржуазные отношения, отношения купли-продажи, когда «книгопродавец», по словам С. П. Шевырева в статье «Словесность и торговля», имеет право смотреть на литераторов как на «пишущие машины».

Эту мрачную метафору — «пишущие машины», словно бы буквально реализует Одоевский в своем «техническом проекте»: «Машина для романов и для отечественной драмы» или в другом фантастическом образе: «Изобретение книги, в которой посредством машины изменяются буквы в несколько книг». Таким образом, для Одоевского в будущем также небезусловна необходимость поэзии, искусства. Он прекрасно помнит Платона, помнит убедительность его доводов и потому пишет: «Увеличившееся чувство любви к человечеству достигает до того, что люди не могут видеть трагедий и удивляются, как мы могли любоваться видом нравственных несчастий, точно так же, как мы не можем постигнуть удовольствия древних смотреть на гладиаторов».

Этот отрывок явно навеян размышлениями над платоновским «Государством»: «увеличившееся чувство любви к человечеству» уже не нуждается в одном из главных драматических жанров, который вместе с остальным искусством «укрепляет и питает худшую сторону души», и он может быть отменен. Но «древние» были подвластны еще более «низким» наслаждениям, чем эстетическое наслаждение от трагедии, поэтому Одоевский и не столь категоричен, как Платон, в решении вопроса о том, нуждается ли будущий человек в искусстве. «Не нуждается только в трагедии» или «не нуждается пока только в трагедии» — вот ход его размышлений.

Баратынский, по Одоевскому, также слишком категоричен. Поэзия, искусство не могут в идеальном будущем отмереть совсем, как ненужные. Вечный спор «поклонников Урании холодной» и поклонников Аполлона может быть решен их союзом.

К этому союзу должны будут примкнуть и философы — ведь нельзя же в самом деле забывать доводы Платона в пользу философии. В идеальном мире «4338-го года» сословие поэтов и философов принадлежит к высшим сословиям государства. Поэзия должна проникнуть даже в обеденные прейскуранты, чтобы заставить заезжего американца воскликнуть, взглянув на «Прейскурант для историков»: «О! страна поэтов! у вас везде поэзия, даже в обеденном прейскуранте».

Выход в одном: цельное знание, «поэтическая наука», «наука инстинкта» должны спасти мир от гибели. А в том, что мир может погибнуть, если подчинится только рассудочной науке, Одоевский был убежден. И писал на эту тему фантастические произведения.

По мнению Одоевского, новая наука, а следовательно, и единственный путь, по которому должно развиваться человечество, связано с Россией. В «4338-м годе» именно она изображена, по словам Белинского, «стоящею во главе образованного мира и принимающею дань уважения от всего просвещенного человечества». По Одоевскому, это исторически и природно обусловлено. «Чудная понятливость русского народа, возвышенная умозрительными науками, могла бы творить чудеса» — читаем в «Психологических заметках». «Наука инстинкта, — пишет он в статье «Наука инстинкта. Ответ Рожалину», — должна явиться у русских. Природа севера заставляет жителей его обращаться в самих себя и тем побеждать природу: такова роль в человечестве северных жителей. Жителей юга обманывает природа своею щедростью; они впадают в безумие, а природа начинает их мало-помалу выделять из недр своих; физическое спасение жителей юга зависит от жителей севера, издавна привыкших заменять силы природы своею собственной силой»[45].

В эпилоге к «Русским ночам» Одоевский утверждает, ссылаясь на имена Карамзина, Пушкина, Хомякова, «…везде поэтическому взгляду в истории предшествовали ученые изыскания; у нас, напротив, поэтическое проницание предупредило реальную разработку».

Словами из того же эпилога и хотелось бы закончить рассказ о путях развития русской фантастической литературы:

«Не бойтесь, братья по человечеству! Нет разрушительных стихий в славянском Востоке — узнайте его, и вы в том уверитесь; вы найдете у нас частию ваши же силы, сохраненные и умноженные, вы найдете и наши собственные силы, вам неизвестные, и которые не оскудеют от раздела с вами»[46].

«Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости». Эти пушкинские слова характеризуют наше отношение к творческому наследию минувших веков, отношение к русской литературе. Диалог современного читателя с прошлым всегда непрост, он всегда подразумевает высокую культуру понимания и оценки, которая, по завету Пушкина, должна диктоваться не снисходительным высокомерием многознающего потомка по отношению к наивным, а порой и заблуждающимся предкам, но «любопытством и благоговением». Владимир Ильич Ленин писал: «Исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками»[47].

Поиски и открытия русских писателей XVIII — первой половины XIX века в их фантастических произведениях и поныне очень многое говорят и еще могут сказать нашему современнику, творцу материальных и духовных ценностей социалистического общества. А эти ценности, как известно, не появляются из ничего, а создаются трудом многих поколений. Вот почему творческое наследие русских писателей-фантастов всегда остается ценнейшим достоянием нашего народа.

Комментарии

1

Настоящий сборник построен по принципу антологии и включает в себя произведения XVIII — первой половины XIX века, весьма различные в отношении их текстологической обработки: некоторые ее уже прошли, другие никогда в советское время не переиздавались. Стремясь привести текст сборника к необходимому единообразию, мы старались сохранять возможно большее число характерных языковых черт памятников, отражающих движение русского литературного языка во времени и стиль каждого автора.

Задачей передать особенности каждого произведения и своеобразие фантастического жанра в целом мы объясняем и несколько расширенный, по сравнению с принятым в популярных изданиях, объем комментариев. В них включен материал по истории русской общественной мысли, журналистики, истории науки, техники и т. п. В известном смысле, комментарии прямо предваряют послесловие. Послесловие должно обобщить и дополнить собранный материал, развить и подтвердить некоторые положения об особенностях фантастического жанра. Важнейшая из них состоит в тесной связи фантастических произведений с настоящим. Комментарии должны помочь также не только отвлеченно прочитать, скажем, ту или иную утопию, но и взглянуть на нее с точки зрения того времени, когда она создавалась.