Нил Шустерман - Разобщённые

Кэм решает не наседать на Рису, дать ей время опомниться, ведь перемены в её жизни принесли с собой не только радость, но и травмы — как физические, так и душевные. Он по-прежнему теряется в догадках, что её заставило изменить своим принципам и согласиться на операцию, но одно он знает точно: Роберта очень хорошо умеет убеждать. Кэму нравится воображать себе, что дело, хотя бы отчасти, в нём самом; что в глубине души Рисы под её отвращением к нему лежит любопытство, а может, даже и восхищение той мозаикой, которая была так скрупулёзно составлена из всех изначально несопоставимых частей. Нет, не та, которую соорудили люди Роберты, а та, которую сложил он сам, сведя воедино и заставив работать всё, что было ему дано.

Раз в день они с Рисой едят вместе.

— Это императив, — заявляет ему Роберта. — Если ты намерен с ней сблизиться, то вы должны обедать вместе. Во время совместного приёма пищи психика наиболее расположена к завязыванию отношений.

Кэм желал бы, чтобы слова Роберты не звучали так... клинически. Он желал бы, чтобы Риса привязалась к нему вовсе не из-за того, что её психика когда-то там к чему-то там будет расположена.

Рисе пока ещё не сказали, что её задача — стать его компаньоном.

— Не торопись, — советует Кэму Роберта. — Её надо будет тщательно готовить к этой роли, и мы попробуем особый подход. Она легенда, и мы этим воспользуемся в своих интересах. Создадим мощный эффект её присутствия во всех масс-медиа, а только потом выпустим вас на публику вдвоём. На это требуется время. А пока будь собой — чудесным, очаровательным, обаятельным. Она не устоит.

— А если устоит?

— Я верю в тебя, Кэм.

Кэм так и поступает. Чем бы он ни занимался, Риса всегда в его мыслях. Она — та нить, что, пронизывая швы в его мозгу, накрепко стягивает все его части в единое целое.

Риса тоже думает о Кэме. Он знает об этом по тем взглядам, которые девушка тайком бросает на него. Вот он играет в баскетбол с одним из сторожей — у того в этот день выходной. Торс Кэма обнажён, и видны не только его швы, но и мускулы, словно изваянные скульптором: кубики на животе, как у боксёра, мощные грудные мышцы пловца... Его безупречное тело, управляемое изумительно тонко настроенным головным мозгом, взмывает в воздух и кладёт мяч в корзину — безукоризненно, элегантно. Риса наблюдает за ним из окна большой гостиной. Он знает об этом, но не подаёт виду, лишь продолжает свою блестящую игру. Пусть за него говорит его тело.

И лишь закончив матч, он поднимает глаза на Рису, давая ей понять, что знал о её тайном наблюдении и подарил ей себя открыто и свободно. Она немедленно отшатывается от окна, но оба знают — она смотрела на него. Не по обязанности, а потому, что хотела на него смотреть, и это, что ни говорите, огромная разница!

46 • Риса

Риса поднимается по винтовой лестнице. Риса спускается по винтовой лестнице. Риса работает с физиотерапевтом Кенни, который не нарадуется тому, как быстро она набирается сил. До неё не доходят никакие новости из внешнего мира. Ей начинает казаться, что его больше вообще не существует, а островная клиника — которая вовсе даже и не клиника — её дом. Она ненавидит это чувство.

А эти ежедневные совместные трапезы! Риса страшится их и одновременно — как она с удивлением обнаруживает — ждёт с нетерпением. Если позволяет погода, они проходят на веранде. Кэм, с удовольствием демонстрирующий ей своё великолепное тело и ловкость движений на расстоянии, за столом становится неуклюж и так же стеснителен, как и Риса. Оба ощущают неловкость из-за того, что вынуждены проводить время вместе, словно их насильно поженили. Они не разговаривают о том дне, когда она залепила ему оплеуху. Они вообще почти ни о чём разговаривают. Риса примиряется с его существованием. Он примиряется с тем, что она с ним примирилась.

Они сидят на веранде, лакомясь бифштексом, и Кэм, наконец, пробует разбить лёд.

— Мне жаль, что тогда так получилось, — говорит он. — Я просто слегка вышел из равновесия. Быть на попечении у государства — в этом нет ничего плохого. Фактически, некоторые части меня знают, что это такое. У меня есть воспоминания о государственных приютах. О многих из них.

Риса вперяется взглядом в тарелку.

— Будь добр, не говори об этом. Я ем.

Но его не остановить.

— Приют — это не самое лучшее место на земле, я понимаю. Ты вынужден бороться за каждую кроху внимания к себе, иначе жизнь становится простым прозябанием, а это худшее, что только может случиться с человеком.

Риса поднимает на него глаза. Ну и ну. Он сумел выразить точными словами те самые чувства, которые она всегда испытывала в отношении своего детства.

— Ты знаешь, в каких приютах воспитывался? — интересуется она.

— Не сказал бы. Просто в голове мелькают образы, чувства, обрывки воспоминаний, но в моём речевом центре практически нет частей, полученных от государственных сирот.

— Неудивительно. В приютах не слишком-то заботятся о том, чтобы развивать у детей речевые навыки, — усмехается Риса.

— Ты что-нибудь знаешь о себе? — любопытствует Кэм. — Как ты оказалась в приюте? Кто твои родители?

В горле Рисы образуется ком, который она пытается проглотить.

— Эта информация никому не доступна.

— Мне доступна, — говорит Кэм.

При этих словах ею овладевают и опасение, и робкая надежда. Но на этот раз, с удовлетворением отмечает она, опасение сильнее.

— Собственно, мне никогда и не хотелось это знать. Да и сейчас не хочется.

Кэм опускает взор. Он немного разочарован. А может, даже и не немного. Риса неожиданно для себя тянется к нему через стол и сжимает его пальцы.

— Спасибо за предложение. Очень мило с твоей стороны, но... я привыкла. Не надо мне это знать.

И только отпустив его ладонь, Риса осознаёт, что это её первый добровольный физический контакт с ним за всё время их знакомства. Её жест не проходит незамеченным и для Кэма.

— Я знаю, ты любила парня, которого называют Беглецом из Акрона, — говорит он.

Риса старается не выказать своих чувств.

— Мне очень жаль, что он погиб, — говорит Кэм. Риса смотрит на него в ужасе, но тут он добавляет: — Наверно, тот день в лагере «Весёлый Дровосек» был просто кошмаром.

Риса испускает глубокий дрожащий вздох облегчения. Похоже, Кэм не в курсе, что Коннор жив. Значит ли это, что и «Граждане за прогресс» тоже ни сном ни духом? Но об этом лучше не спрашивать, да и вообще на эту тему говорить не стоит — может возникнуть слишком много встречных вопросов.

— Ты тоскуешь по нему? — спрашивает Кэм.

Вот теперь она может сказать ему правду.

— Да. Очень.

Они надолго замолкают. И наконец Кэм произносит:

— Я понимаю, что никогда не смогу заменить его тебе. Надеюсь лишь, что в твоём сердце хватит места и для меня — как для друга...

— Я ничего не обещаю, — отрезает Риса, стараясь не показать, что его слова тронули её.

— Ты по-прежнему считаешь меня уродом? — спрашивает Кэм. — Я всё так же отвратителен тебе?

Риса хочет ответить правдиво, но не может сразу подобрать подходящие слова. Он принимает её молчание за нежелание обидеть его и опускает глаза.

— Понятно.

— Нет, — говорит Риса. — Я не считаю тебя уродом. К тебе просто нельзя подходить с обычной меркой. Это всё равно, что пытаться решить: женщина на картине Пикассо — прекрасна она или уродлива? Не приходишь ни к какому выводу, но не смотреть не можешь.

Кэм улыбается.

— Ты сравниваешь меня с произведением искусства. Мне это нравится.

— Ну, вообще-то Пикассо мне всегда был по барабану.

Кэм смеётся, и Риса невольно заражается его смехом.

В усадьбе над обрывом есть сад, полный искусно подстриженных шпалер и экзотических ароматных цветов.

Рису, выросшую в бетонных стенах городского приюта, нельзя назвать любительницей зелени, но как только ей разрешили выходить в сад, она стала наведываться сюда каждый день — хотя бы только для того, чтобы не чувствовать себя узницей в тюрьме. То, что она снова может ходить, ещё не стало для девушки привычным, и потому каждый шаг по аллеям сада для неё словно подарок.

Однако сегодня она натыкается здесь на Роберту — та, похоже, подготавливает съёмки какого-то видеоклипа: вместе с ней здесь парочка операторов с камерами, а прямо посреди центральной поляны сада торчит не что иное, как старое инвалидное кресло Рисы. Его вид вызывает у девушки прилив эмоций, в которых она не сразу может разобраться.

— Вы не могли бы сказать мне, что здесь происходит? — спрашивает она, впрочем, не до конца уверенная, что ей так уж хочется это знать.

— Ты встала на собственные ноги уже почти неделю назад, — поясняет Роберта. — Пора тебе приступить к оказанию услуг, о которых мы с тобой договаривались.