Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова

Мы заходим в барак, и я сразу натыкаюсь на что-то тяжелое и неприятно гремящее. Падаю. Сверху обрушивается груда инструментов. Хозяин недовольно бурчит и помогает мне подняться. Но в руке вместо его теплой ладони я ощущаю шершавое дерево. Вместе с ним меня выводят наружу. Из-за горизонта медленно вылезает солнце и заполняет окрестности. Есть повод оглядеть себя. Опять стерты ноги, но это не главное. Главное то, что я крепко сжимаю огромную кривую лопату, которую еле отрываю от земли. Меня ведут к какой-то траншее, где уже роются люди. По их блестящим от пота телам я понимаю, как им трудно. Это и есть работа. Оказывается, мое место тоже там. В ужасе оборачиваюсь на широкоплечего работодателя.

— Лезь! — грубо командует он.

— А что потом? — мое сердце мгновенно сжимается.

— Что, что? — передразнивают меня снизу. — Деньги получишь — вот что.

Через секунду я уже была внизу. Мне отвели угол, в котором и следовало окопаться на целый день.

Как я ворочала землю, с какими усилиями вырывала куски ее плоти и бросала на носилки, лучше не вспоминать. Но разве перспектива приобретения начального капитала не стоила этой экзекуции? Мои основные достоинства — одежда и длинные волосы — постоянно мешали. Волосы так и норовили намотаться на древко лопаты, а тряпка спадала с бедер. Тогда я обвязала ее вокруг головы. Как я и надеялась, никто не обратил внимания на мой оголенный вид. Люди здесь слишком увлечены добыванием денег.

Шатаясь, я поднимаю облепленный спрессованными комьями заступ и думаю обо всем, что происходит. Простая до примитивности схема города вырисовывается достаточно четко: работа — деньги — товар. Ну еще еда для поддержания работоспособности. И по домам. Ничего лишнего, никаких отвлечений, тем более развлечений. Никаких чувств. Основная жизнь сердца происходит дома. Я вспоминаю о моем пустом заброшенном доме и рьяно вгрызаюсь в землю. Куда девались усталость, голод, недосып и прочая дребедень, сопутствующая моему состоянию? Временами являются проверяющие, смотрят сверху вниз, подгоняют, некоторых даже пихают палками в спину. Меня несколько раз пихнули и один раз похвалили. Я уже не понимаю за что.

Мы успели закончить засветло. Кое-как выбрались из траншеи и потащились с инструментами обратно в город. Там нас уже встречали сотни две завистливых глаз. Плевать! Только бы донести лопату и избавиться от нее. В бараке стоял ужасный грохот. Он заглушал другой звук — тихий мелодичный звон отсчитываемых монет. Но это легкое перестукивание сыпавшихся из ладони в ладонь копеек я, пожалуй, смогла бы различить среди громыхания отбойных молотков или грохота гигантских водопадов. Кто получил тридцать копеек, кто сорок. Мне дали аж пятьдесят.

Сжимая деньги в кулаке, я двинулась прямиком к воротам базара. Пот все еще струился ручейками по телу, оно остыло и покрылось крупными пупырышками. Я сообразила, что до сих пор голая и одежда все еще на голове. Быстро сдернув с волос тряпку, обмоталась, насколько ее хватало, чтобы прикрыть самые замерзшие места, и чуть не выронила деньги. От нестерпимого холода и напряжения меня пробил озноб. Тряпка не спасала. Я попыталась завернуться в волосы. Но они у меня не такие длинные и густые, чтобы служить покрывалом. В полном отчаянии я бродила среди ворохов одежды с деньгами в кулаке и не знала, что делать.

Наконец мое рассеянное внимание начало различать кое-какие вещи. Платье. Я увидела его на невысоком мужичке. Вблизи оказалось, что он держал его за плечики и тряс перед проходящими, повторяя снова и снова, словно заклинание:

— Недорого… недорого…

— Сколько? — с опаской спросила я.

— Шестьдесят копеек. Всего шестьдесят копеек.

— У меня только пятьдесят, — я разжала кулак.

Мужчина погрустнел. Я уже хотела уходить, но не могла повернуться. Меня держало платье. Оно было неописуемо красивым — цельнокроеное, без рукавов, не слишком короткое, скорее всего до колен, неопределенно землистого цвета, видимо, когда-то белого, но зато без единой дырочки, плотное, если и ношеное, то очень недолго. Мы смотрели с тоской друг на друга — я и продавец. Он сдался первым.

— Хорошо. Леший с ним! Пусть будет пятьдесят… Осторожно! Не порвите!

Не слушая, я уже натягивала платье, а он собирал по земле монеты, выпавшие из моего разжатого кулака.

Дрожь постепенно прекращалась. Какое-то время я еще слонялась по городу в ожидании бесплатной кормежки. Когда ее привезли, все происходило, как во сне. Помню, как стояла в очереди. Вернее, делала вид, что стояла. На самом деле меня со всех сторон подпирали другие голодающие, не давая упасть, и в таком положении подвели к поварешке. Я сомкнула ладони, которые тут же обдали все той же плесневелой похлебкой. Пальцы ощутили тяжесть ее падения и… непроизвольно разжались. Добрая половина порции оросила землю, остатки я почему-то вдруг выплеснула себе на лицо и застыла в недоумении от собственного поступка. Окружающие тоже недоумевали, но значительно острее.

— Совсем очумела! Умываться нашим супом вздумала!

— Прямо у нас на глазах! Ни стыда, ни совести!

— Ишь, вырядилась! Дома небось жратвы по углам припрятано, и сюда подъедаться ходит.

— Да она над нами издевается!

Пока я слушала отзывчивых очередников и слизывала остатки со щек и подбородка, меня выпихнули из толпы и оттеснили к базарному забору. Я была уже совершенно без сил. Рухнула, где стояла, прижалась к сырым оплеванным доскам и задремала. Мельком я видела сон. Будто иду по дороге, той самой, на которой находится мой дом, а справа и слева от меня высятся другие дома. Именно высятся — они красивые, новые, прочные, все окружены садами и заборами, и ворота гостеприимно распахнуты. Меня приглашают выбирать. И я выбираю, но никак не могу остановиться на каком-нибудь одном. Нравятся все подряд. Подхожу к высокому, в три этажа, с ротондой и летним флигелем.

— Сколько? — спрашиваю человека, любезно открывающего передо мной калитку в тенистый туевый сад.

— Недорого, — улыбается он. — Всего шестьдесят копеек.

— Но у меня нет таких денег, — предупреждаю я. — Вот, только пятьдесят.

Я разжимаю кулак, показывая ему наличность, и снова сжимаю.

— Нет-нет, пятьдесят никак нельзя, — как можно доверительнее сообщает он. — Шестьдесят, и ни копейкой меньше.

— Ах так!

Я размахиваюсь и запускаю этот самый кулак с деньгами прямо ему в ухо. Он наклоняется, но, вместо того чтобы упасть, отвешивает мне зеркальный удар по левому уху. Я не ожидала. Я падаю и ударяюсь спиной о забор.

— А вроде прилично одетая, — повторяет его слова один из двух мужчин в униформе, склонившихся надо мной.

— У вас есть дом? — спрашивает другой, видя, что я открыла глаза.