Сорока на виселице - Эдуард Николаевич Веркин

ногу на лыжу, и Мария осторожно потянула его к берегу. Все хорошо.

Стоило заняться Барсиком, его с ховера не достать.

Я разделся и направился к реке, не стал раздумывать долго, потом подумаю.

Вода оказалась холодная. Я ослеп и оглох на несколько секунд, сердце замерло и снова запустилось, я вынырнул и поплыл к синему валуну. Не скажу, что течение было слишком сильное, но постараться пришлось.

Я доплыл до валуна за две минуты и выбрался на камень рядом с Барсиком. Пантера не шевелилась, словно на самом деле выключилась, я протянул руку и потрогал ее шею. Пульс прощупывался, тугой, ровный. Живой. В рабочем то есть состоянии. Я вдруг вспомнил – где-то слышал, что у искусственных зверей не бывает пульса, они так работают. А у Барсика имелся. Может, эксцентричный Уистлер прилетел на Реген с настоящей пантерой?

– Барсик! – позвал я.

Пантера открыла глаза.

Левый смотрел в сторону уха. Наверное, все-таки искусственный, у настоящего так глаз не скосился бы. И слишком желтые у него глаза, оранжевые, и с какой-то зеленой глубиной.

– Барсик, за мной!

Спасаю его во второй раз, не зря сюда прилетел.

Я поступил как Уистлер недавно – схватил Барсика за шкуру на холке и спине – и швырнул его в реку. Следом прыгнул сам.

Барсик не попытался плыть, вяло пошел ко дну, так что мне пришлось нырять. Вода прозрачная, я быстро догнал пантеру, схватил ее за загривок и рванул на поверхность.

На воздухе Барсик задышал, но лапами не шевелил, так что пришлось тащить его за собой.

Пантера словно набрала воды, отяжелела, из-за чего на обратном пути я слегка выдохся; плыл, стараясь, чтобы нас не слишком снесло, немного устал. Пару раз я упускал Барсика, и он начинал безвольно тонуть.

Пока я боролся с Иртышом, Мария вывезла Уистлера на берег и теперь пыталась поставить ховер на грунт. Получалось плохо. Уистлер пытался ей помочь, размахивал руками и что-то кричал, но толку особого не было – ховер мотало и раскачивало над землей, а переключиться на автопилот Мария не догадывалась. А может, из упрямства, хотя для упрямства сейчас не время.

У берега я почувствовал настоящую усталость в руках, в ногах, в шее, восемь смертей, ничего не поделаешь, намахался.

Дно. Задел пальцем камни, опустил ноги, встал на гладкие валуны.

Я выволок Барсика на отмель, отпустил. Он лежал на брюхе, с трудом удерживая голову над водой, Иртыш вымыл из него жизнь и силы.

Мария обуздала управление и поставила ховер. Уистлер вывалился из кокпита и поспешил на помощь, забежал в реку, подхватил Барсика и вынес его на берег.

Я выбрался следом. Покачивало.

– Спасатель – спасает! – Мария показала мне большой палец. – Свой прилет на Реген ты, Ян, оправдал. Мастер, достойно!

Я хотел ответить остроумное, но ничего не придумалось.

– Спасибо, Ян, – поблагодарил Уистлер. – Сразу видно профессионала.

– Да я так… Слегка поплавал…

Уистлер гладил пантеру, прикладывал ухо к боку, проверяя сердце, тянул за лапы и заглядывал в глаза. Барсик был как тряпичная кукла, из которой выдрали проволочный каркас. Уистлер приговаривал:

– Старый ты пень. Ты чего так испугался-то, а? Глупых ящериц испугался, ты что? У них и зубов наверняка нет, и они не ядовитые, а ты чуть не утонул… Что бы я деду сказал, а?

Барсик виновато лежал на мху, коротко дышал и дергал лапами.

– Ему надо отдохнуть, – предположил я. – Он все-таки живой. Немного…

– Да, надо.

Уистлер принес из ховера плед с ромбическими узорами и накрыл Барсика. А Мария стала кормить пантеру печеньем. У Барсика проснулся аппетит, но в голове явно что-то расстроилось – он никак не мог взять печенье с ладони Марии, каждый раз промахивался языком, лизал мимо.

Я сел на мох. Слегка подташнивало от перенапряжения и холодной воды.

Ящерицы, чье гнездо разворошил Барсик, собрались в стайку и держались неподалеку, встопорщив для просушки шерсть и с любопытством разглядывая нас.

– Я думала, что здесь нет животных, – сказала Мария. – В кадастре ничего про животных нет.

– Получается, что мы их открыли.

– Ян, ты, как первооткрыватель и герой дня, имеешь преимущественное право номификации. Можешь назвать их как хочешь…

Уистлер заинтересовался мохнатыми ящерицами и предположил, что они условно теплокровные и через пару миллионов лет эволюционируют в тушканчиков, а там кто его знает, человек тоже произошел от доисторического тушканчика…

Барсик принялся чесаться, скреб бок задней лапой.

– Похоже, у него все-таки неполадки с нервами. – Мария хотела потрогать пантеру, но передумала. – Чешется…

Я подумал: заводятся ли на искусственных зверях блохи? Если тут есть шерстяные ящерицы, могут быть и блохи.

– Искусственные животные весьма чувствительны, – сказал Уистлер. – А актуатор… угнетающе воздействует на сложные, но несовершенные биосистемы, это давно известно…

– Особенно на птиц, – заметила Мария.

На искусственных зверях должны водиться искусственные блохи. Для достоверности. Барсик чесался так, словно на нем они вполне обитали и купание их изрядно разозлило.

– Да, на птиц… – Уистлер тоже почесался. – На птиц и китообразных… На «Дельфте‐2» птичий мор начался за несколько дней до запуска актуатора, вымерли все.

С бока пантеры начала сходить шерсть, Уистлер не выдержал и схватил пантеру за заднюю лапу. Барсик успокоился.

– Кстати, вы видели актуатор? – спросил Уистлер.

Мария ответила.

Человек произошел от пугливого доисторического тушканчика. В этом причина всех страданий, всех бед.

– Предлагаю назвать их «барсиками», – сказал я.

Глава 10

Другие медведи

– Тысяча восемьсот девяносто шестой, год первого издания. Через пять лет вспышка интереса к биологии в целом и к евгенике в частности. Через десять лет форсирование фармакологических исследований, открытие антибиотиков, рост населения, войны, войны, войны, планетарный кризис, прорыв в области синтеза, создание досветового двигателя…

Кассини. Он сидел за столом, погрузив руки в карманы пиджака, смотрел перед собой. Внешняя стена в конференц-зале оставалась прозрачной, и было видно, как облака, спускающиеся со стороны океана, пытаются продавить горизонт, собираются, наползают, здесь на горизонте всегда облака, иногда смерчи.

– Отрицать его влияние невозможно, и это влияние проверено временем и зафиксировано специалистами. Между тем сама история, в сущности, предельно клиширована: загадочный остров, гениальный антисоциальный ученый с орлиным взором, случайный, но приметливый наблюдатель – этакий закадровый голос совести, социума и рацио одновременно. К моменту сочинения «Острова» литература насчитывала дюжину езд на острова и не меньше одержимых ученых, да не даст мне соврать доктор Франкеншейн. Мосье Верн вообще умудрился поставить этот прием на поток, неоднозначные гении сыпались из него, как из античного рога изобилия. А