Элли Каунди - Обрученные

– Да, псиное отродье, сукин сын? Че молчишь? А? Как, твою мать, с могилой на кладбище базарю. О, кстати, тут думал, как тебя погонять, слышь, нет? Ты же, волчара, прописался тут, жрешь как Кирюха, а объявиться – это мы забимши. Вот налеплю тебе погонялу Могила, и че будешь делать? Слышь, э! А как в цвет тебе Могила, чуешь? И крыс дохлых в тебя кидают, звуков не издаешь, и страшный опять же. В натуре, Могила ты и есть.

Пес внимательно слушал, легко убирая морду от редких неплотных снежков.

– Ну ладно. Ты вроде пацан по жизни, так что двусмысленностей избежим. Будешь Кябир[145]. Это, в принципе, та же хрень, только вид сбоку. Мужеского роду, а то Могила, Маша, Даша… По-нашему это, понял? Ты кавказец, а сталбыть, нам хоть и носатая, но, типа, родня.

Через неделю пес пообвыкся – уже оборачивался на погоняло, не дергался на домашних и вообще вел себя культурно. Обоссав двор по границе минирования, стал считать его своим, порыкивая в редких случаях приближения чужаков. Хозяин отвел ему самую большую конуру, когда-либо достававшуюся псу, – весь второй этаж своего Дома, справедливо рассудив, что лишние двадцать метров почуять врага не помешают, а попасть на растяжке шансов все ж меньше.

Ноябрь сменился снежным декабрем, спокойные дни вяло тянулись в мелкой хозяйственной суете: хозяин с домашними бурил скважину в подвале, присоединил еще комнату к жилой части, намереваясь сделать наконец человеческую баню, да много чего. На базар не ходили, выжидая, пока те, кому ждать нельзя, пробьют в целине тропки. Наконец, ранним утром, потемну, на базар потянули свои огромные грузовые сани дровяные с НФСа[146]. …Это даже не тропка будет, а целый проспект, – подумал Ахмет, разглядывая своих дальних соседей в монокуляр.

– Кябир! Хорош, а?! На квартал уже отошли, а ты все рычишь. Типа самый бдительный, да? У-у, рожа! Кстати, че морда грязная? А, примерзло… Ну-ка, дай… Вот. Теперь ниче, фасонистый. Так и ходи, понял? Не помой свой Дом и хозяина, ракушка. «…И красил масть пацанской зэчкой…»[147] А то вон Кирюха щас придет, и че? Скажет, и Дом у вас помойный, и пес вон бегает грязный. Чмо, наверное. А от пса до хозяина… Так. – Хозяин расслышал, наконец, сам себя. – Че я там ляпнул? Кирюха придет? Ну что ж, давно уже болтаем, пора и дело сделать, да, сучий сын? Тогда пока, меным алтыным, пойду скомплектуюсь…

Спустившись, Ахмет принялся собираться в дорогу, рассчитывая на неделю. Закончив, заперся в своей комнате и приготовил десять аммоналовых шашек – одну здоровую, граммов на восемьсот, пару на двести – двести пятьдесят, а остальные маленькие, под воронку, – прошибать дыры и замки. Пока ковырялся – уже обед, из подвала поднялись вкусно пахнущие свежими опилками Серб с Почтарем и толкаются возле умывальника. Прошел на кухню – у-у, запах какой!

– Че там пахнет так?

– Собрался куда-то?

– Собрался. Полторы недели, все уже сложил, ниче не надо. Пахнет-то чем?

– Да решила гуся запарить, вас, поди, достала уже шкварка, да? Че им висеть, уже вон Новый год скоро, а мы ни одного еще не снимали, хоть поедите вкусного.

– Еще тарелку ставь.

– Что, ждешь кого?

– Жирик зайдет.

– О-хо-хо, – задумалась жена. – Только его нам и не хватало. Я ж гуся только половину отрубила, щас прорва-то эта все сожрет, едва усядется… Так, ладно, че-нибудь придумаю. Пить-то будете? Хотя куда там пить, в дорогу-то…

– Да достань, выйдем-то к вечеру только. Если выйдем.

Домашние расселись вокруг огромной миски с дымящейся горой картошки, только хозяин все слонялся с кухни в коридор, не торопясь занять свое место у торца. Видимо, надоело – скинул бушлат и сел, бурча что-то навроде «да и хер с ним, нам больше достанется».

Почти успели спокойно пообедать, Кирюха приперся чуть позже, удовольствовавшись в результате самым скромным куском вяленой гусятины с подостывшей картошкой. На столе появился пузырь с мутноватым самогоном. Домашние Ахмета накатили, безмолвно переглянулись с хозяином: «Это че, посидим малехо, или терка?» – «Терка». – «А, ну ладно. Жаль», – и отправились вниз, зашивать новую баню. Жена выставила чай и тоже растворилась в хозяйственных закутках, время от времени грохоча своими склянками то за одной, то за другой стеной. Хозяева сползлись к печке, развалились в удобных опелевских сидухах, протянув ноги к жаркой амбразуре. Ахмет налил по паре пальцев, закинулись. Пожевали капусты.

– Че, пора, считаешь?

– Да думаю, да. У тебя как, срочняков никаких не висит на жопе?

– Да нет вроде. Баню без меня доделают, товар баба выдаст, если че.

– У меня тоже все вроде ништяк. Я смотрю, график вроде устаканился – через два дня на третий большой приход, по три рожка собираем.

– А эти два дня?

– Да так, ни шатко ни валко – рожок, и то хорошо, коли целый. Дровяные да рыбаки в основном.

– Ну, все не залупа на ацетоне…

– Ну да, так оно… Тут еще бизнесок нарисовался.

– Типа хранение?

– Ну да. Подвал-то – охереть, заблудиться можно. Орех молодец, проявил инициативу, а то так бы и телились. Одну сторону коридора подшаманили, там типа отсеки такие, пятера за неделю, нормально.

– И че, много народу?

– Да как придем, вторую сторону делать буду.

– Холодный если кому нужен будет, ко мне посылай.

– Кому зимой холодный-то?

– Да летом.

– А-а. Ладно… Ну, будем живы?

– Давай.

– Х-х-ху… Эх, крепка савецка власть!

– Магомедычева, яйцом чищена. Че не заедаешь-то? Налегке желаешь остаться? Тебе все равно меня ждать придется, я эти ваши лыжи, сам знаешь…

– Берешь кого?

– Витьку, думаю, – все же сказал Ахмет, весь день до этого метавшийся, брать – не брать. А ведь уже почти решил идти один. Сердце шептало: не надо тащить своих, чуяло лажу; однако доля Дома увеличивалась существенно, и Ахмет позволил жабе говорить от своего имени, отмазавшись сам от себя: типа, четыре-пять опытных людей при пулемете, кто нам че сделает? Да и жопа, может, только мерещится, четко, однозначно сердце ведь не сосет… – От тебя кто? Немец?

– Не. Он на Доме останется.

– Да, на такого можно Дом оставить. Я вот тоже Серба дернуть не могу.

– Возьму Дениску молодого. Я так посмотрел, он хоть и молодой, а с башкой дружит. Он сейчас лежит за этими, пасет.

– Не устанет раньше времени? Этих гасить, да сколько он у тебя уже в секрете лежит?

– С утра. Ну, скажем так, он после этого всего пройдет лишь в два раза быстрее тебя и только в три раза дальше. С двумя твоими грузами.

– Да ну. Терминатор какой-то прям.

– Такие войска, не то что ты, увалень.

– Лишь бы не зацепило, пока автайкиных прессовать будем.

– Сплюнь… Ну че, по последней?

– По крайней. Ну, будь…

– Ф-фу… Ох, хорошо пошла… Ладно, я тоже пошел. Так, давай часы сверим. Тринадцать пятьдесят одна.

– Тоже.

– Ну, все. Восемнадцать – тридцатая школа, слева, за пожарным выходом. Хозяйка! – гаркнул Жирик в сторону дверей уже своим обычным веселым басом. – Спасибо, накормила! Как у мамы!

К шестнадцати Ахмет спустился в подвал, забрать Витьку наверх. Баню расположили точно по центру, оставив два прохода по бокам; так не грелись боковые стены подвала, выдавая в ИК четкое пятно, зато грелась часть пола в спальнях и кухне. Затхлость подвального воздуха сменилась праздничным, свежим духом хорошо просушенной липы, парни весело стучали молотками – Витек обшивал, Серб правил на наковаленке гнутые гвозди.

– Шабаш, парни. Закуривай. Вводная.

– Я на Доме, как всегда, – заранее дуясь, протянул Серб.

– Да, Серег, – отрезал Ахмет. – Вторая новость тебе понравится еще меньше. Дней восемь расчетное. Причем. Если, с завтрашнего рассвета, хоть одна рожа покажется – никаких нежностей, сади без экономии, хоть на полкоробки. Тащишь наверх ящик, снаряжалку, все рожки собираешь, клемму с аккумулятора не снимать вообще – пока не приду. Эргэохи собрать все.

– Че-то серьезное ожидается?

– Нет. Но, сам знаешь, все возможно. Мы с Жириком идем прессовать автайкинских. Это сегодня; через два часа мы с тобой, Вить, выходим. У Мирохи люди при деле, у Нигмата тоже пошли груз встречать, так что им не особо до наших междусобойчиков, но лучше подстраховаться. Они оба будут в курсе – ихние сунуться не должны. Жириновские тоже все будут заняты, тем более они в курсе, что мой Дом будет на тревоге, и никто ихний не припрется по-любому. В общем, Серег, хуячь на каждый шорох и патрона не жалей, если кто лезет – чужой однозначно.

– Понял. Если подлетное прошло?

– Еще сутки не дергаться. Пройдут – Жириков Немец зайдет, он на инструкции. И он – старший. Время поиска – максимум сутки, затем – мухой обратно, и сидеть до выяснения. Если еще сутки нас не будет – снова заходит Немец, переезжаете к Жирику и живете там. Немец старший. Но мы вернемся. – …Не все только… – злобно прошипело сердце. – Оставь. Не бери… – …Да отъебись ты!.. – мысленно рявкнул Ахмет. – …Как это «не бери»?! На Дом и на себя только по доле, а Жирик и на себя, и на Дом, и на молодого, и на этого, которого от Автайкина выдернем?! Щ-щас-с-с!!! «Не бери», ишь ты…