Берег ночью. Сборник малой прозы. - Мария Семеновна Галина

Мишка какое-то время мрачно смотрел на него, потом потянул за рукав.

— Притормози немного, — сказал он.

Артем замедлил шаг, чуть отдалившись от остальных.

— Вы, городские, в такие байки не верите… Смеяться не будешь?

— Вот те крест!

Мишка вздохнул.

— Это не волк. Нет здесь никаких волков. Перебили всех. Дед Катеринин шалит — Маркел Баженин. Думаешь, чего Иван так ярится?

Артем уставился на него.

— Ты хочешь сказать, что это — человек?

— Какой там человек? Мертвяк. Навь… Могилу видел с хрестом? Домовище на угоре… Так это его могила.

— Он что — из могилы вылезает?

— Он… — Мишка вновь глубоко, порывисто вздохнул, и, словно его прорвало, торопливо продолжал, — у них в роду все такие — на всякие кудесы горазды: отец Маркела дождь умел вызывать. А как скотина у кого потеряется, сразу к нему шли — он и говорил — там-то мол, там-то и там-то… Заговоры знал, травами лечил — доктора-то откуда взять? Не в город же ехать. И Маркел такой был. Знатливый с ранних лет… пойдет на косьбу — и все, и нет его… Зверем обернувшись, по лесам рыщет. Через нож перекидывался — все они так. Устьяне и нашли как-то нож этот, у большой вараки он был, в землю воткнутый… Ну и вынули — пущай, мол, бегает себе, в волчьй-то шкуре… он, значит, прибежал к вараке, ищет нож, чтобы через него перекинуться, а ножа-то и нет! Он повыл-повыл, и опять в суземы побег. Две луны по лесу бродил. Батька его тогда пошел к старосте, говорит — верни нож, а то как бы худа не было! Я, говорит, такую порчу на тебя напущу, хуже казней Египетских… Тот нож и вернул. А как колдун воткнул его в землю, на угоре-то, и сам Маркел воротился. Весь шерстью оброслый… Батя его и повел поутру за деревню, выкупал в утренней росе на ущербной луне, слова какие-то пошептал, вся шерсть и сошла. Потом, значить, батя маркелов помер, Маркел сам остался… и за знахаря, и за кладознатца. Жену себе, значит, взял — она, понятно дело, боялась, кто ж пойдет за такого, так он ее приворожил, да так, что она ему всю жисть десятую дорогу забегала, в глаза смотрела — что, мол, желаешь, кормилец? У него кудесного талану было поболе, чем, даже у бати его, у Маркела, слава о нем пошла от Летних гор аж до Гирла… ну, и пришли за ним… От жены оторвали, от детишек… Увезли на Соловки… Вредитель мол, кулак, суеверья распространяет. А как такого знатливого удержишь? Он зверем обернулся, конвойному горло перегрыз — и домой… к хозяйке, к детишкам… Уж палили ему вдогон, палили — а как колдуна убьешь? Тут особые пули нужны, заговоренные пули, серебряные… в ту же луну отлитые… Начальник этот, комендант лагеря, как узнал, сам озверел, хуже волка лютого. Велел — вернуть. Послали ему вдогон солдатиков, человек пять. А тот уж далеко ушел, за Пертозеро, в самые суземы… А как волком в родной дом придешь? Он, значит, до вараки добежал, нож этот ржавый лапой когтистой раскопал, голову перекинулся, и оборотился человеком… И — берегом озера, значит, домой… Тут-то они его и настигли. Убить не убили, а повязали, к дереву прикрутили, стали пытать — тебе, мол, тут все клады известны, скажи, тогда и семейство твое не тронем, и тебя лютой смертью не изведем, отведем обратно, по уставу все, по правильнику… Он молчит… Какая у связанного волшебная сила?

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил Артем.

— Дед мой, совсем тогда еще мальчишкой был, видел все своими глазами… корова заблудилась, так он ее искал, забрел на угор, вот все и видел. Только к нему, к Маркелу, значит, подступились, как он охнул, глаза закатил и на веревках и обвис…

— Сознание потерял? — сочувственно спросил Артем.

— Какое там! Помер. Как есть помер! Они ему пульсы щупают, веки открывают, а он лежит синий и не дышит. Что с мертвяка возьмешь? Они его бросили. Веревки сняли и бросили. И тут видят — встает! Сам встает, на четвереньки, уши на затылок ползут, и шерстью обрастает. Они — бежать, а ноги не несут… к месту приросли… Порвал он их. Тут же, на месте и порвал. Ну, дед мой прохватился — бежать… Прибежал в деревню, кричит — воротился, мол, Маркел, но не живым, а мертвым, не человеком, а зверем! Устьяне ему — врешь, дурень! А он — нет, правду говорю, вот те хрест! Сами поглядите! Ну, поверили они, не поверили, а побежали туда… а он лежит, холодный совсем. В человечьем обличье лежит… и те рядом, растерзанные… Ну, устьяне что, перехрестились, уполномочного из Чупы вызвали, тот постановил — зверем загрызены лютым. И уехал восвояси. А Маркела погребли на буеве, не на кладбище же такого хоронить. Но хрест поставили. На меженье как раз это было.

Он вздохнул.

— А только сказывают, он на меженье из домовища-то и выходит, Маркел! Пошаливает… не каждый год, правда, только по високосным. Когда луна полная.

— А Иван знает?

— А то! С чего бы он с ружьем-то бегал? А только, Маркела простой пулей не возьмешь. Ни живого, ни мертвого.

— А пытался кто?

— Только Иван один! Боялись устьяне Маркела, ох, боялись — вот деревня-то и опустела. Разбежались все.

— Угрюмовы-то остались.

— А куда ж им деваться, Угрюмовым? Я ж говорю, Катерина-то Бажениной в девках была… Маркелова внучка… Ведовство у них в крови. Куда ж ей Иван уехать позволит? Сам не уедет, и ее не отпустит — уж больно припал он к ней, Катерине. Вот и старается, чтоб ни ей от людей обиды не было, ни людям от нее. Федора, вон, при ней держал, брата свово, чтобы, значит, было кому присматривать, когда его, Ивана, дома нет. А все почему? Приворожила она Ивана. Ох, приворожила! Единый свет она для него. У них, у Маркеловых в роду все такие — вон, Алевтина, чуть хвостом крутнула, как этот твой все забыл, себя забыл, за ней побег…

— Авелина? — переспросил Артем.

— Да какая там Авелина, — с досадой сказал Мишка, — это она так, для форсу назвалась. Очень ей себя показать хотелось, дуре этакой! Скука мол тут, тоска смертная… Ну, уговорила Катерина Ивана, уломала, улестила — мол, не в нее девка пошла, что ж ей за грехи предков-то,