Сорока на виселице - Эдуард Николаевич Веркин

миллионов лет создает разум. В качестве экстренной меры. Ускорителя. Разум начинает сокращать дистанцию, цель становится ближе, ближе и ближе… но в какой-то момент вновь возникает тупик, нужен следующий шаг, прыжок… Новое качество. Новый форсаж.

– И тогда появляется фермент LC? – спросил я.

Шуйский не ответил.

– Вы правда в это верите? В… природу?

– Я верю в то, что мы не зря в этом мире. Верю в то, что мы не случайность. В то, что есть цель.

– Какая же? – спросил я.

Штайнер улыбнулся.

– Есть много предположений. Некоторые считают, что окончательная цель эволюции – это возникновение живой Вселенной, неизбежное и окончательное пресуществление небытия в бытие, создание сверхсистемы и обуздание энтропии. Другие ставят во главу угла изменение физических констант и привнесение в мир подлинного времени, эволюцию жизни и континуума как такового. Уистлер сегодня говорил… что-то вроде этого… Третьи полагают, что настоящая цель эволюции – рождение Бога. Не Бога-стихии, а Бога-творца, в классическом библейском понимании. «Воля Вселенной», помните?

Я кивнул, хотя и не помнил.

– Есть те, кто предполагает, что цели всего настолько невообразимые, что мы, существа, находящиеся на низших ступенях эволюционной лестницы, не в состоянии их постичь. Все это, согласитесь, невероятные гипотезы. И споры, в чем истинное предназначение жизни, начались отнюдь не сегодня, они длятся тысячелетиями…

– Тогда зачем?

– У нас есть ноги, мы должны ходить.

Со стороны Объема послышался звук, слишком живой, чем-то похожий на китовую песню. Штайнер оглянулся. И я.

– Это демпферы актуатора, – пояснил Штайнер. – Деформация вызывает весьма причудливые звуки. Так что… я не верю, что это была шутка. Дель Рей заплатил за это жизнью. И после него немало людей… много людей, тысячи.

Тоскливый долгий звук.

– Тут действительно можно заблудиться? – спросил я.

– Нет. Здесь все дороги ведут в одну сторону.

Глава 9

Барсик

Небо на Регене почти всегда серое. Это не такой серый, как на Земле, настоящий, плотный, я от него глохну. Небо-войлок. На семнадцатой спасательной станции на непредвиденный случай хранятся дежурные валенки и шапки, многие туристы при обморожении просят их, чтобы испытать традиционные ощущения.

Небо Регена, глядя на него, я вспоминаю валенки и шапки. Я зимой любил спать в войлочной шапке, в ней тихо. Здесь мне кажется, что я постоянно в войлочной шапке, слегка оглохший.

Уистлер занимался в глубине библиотеки с таблицами калибровки, работал по ночам, в столовой показывался только к ужину, жевал салат, пил много кофе и рассказывал, что несколько лет составляет сборник шуток про синхронных физиков, и на сегодняшний день у него порядка восьмидесяти оригинальных анекдотов, еще немного – и он издаст книгу. А может, и не издаст – каждая новая книга увеличивает хаос и приближает смерть Вселенной, зачем множить смятение, у него и так есть две книги, из-за второй в него запустили тыквенным кексом, из-за анекдотов столкнут в пруд.

Это точно, с хаосом и смятением здесь у нас и так все в порядке, множатся.

Мария, почувствовав себя лучше, попыталась разобраться с привезенными книгами, а я взялся ей помогать. До обеда я перетаскивал книги из трюма «Тощего дрозда» в библиотеку, сваливал их вдоль стен и на пол. Мария вносила книги в каталог, после чего распределяла по стеллажам. Из-за количества книг и размеров библиотеки процесс продвигался медленно, книги скапливались вдоль стен двухметровыми стопками, Уистлер же то и дело набегал из библиотечных глубин, выхватывал из стопки книгу и скрывался в рядах. Стопки разваливались, обрушивались, перепутывались, Мария нервничала, расстраивалась и говорила, что именно поэтому библиотекари на Регене и не приживаются, ведь библиотека есть упорядоченность, система, а синхронная физика и синхронные физики – беспорядок и сплошная неопределенность, кое-где и кое-как, неверленд и невермор.

Я утешал Марию, но она, глядя как растут и рушатся книжные пирамиды, беспокоилась сильнее. Она утверждала, что в трюмах корабля отнюдь не полтора миллиона наименований, а по крайней мере на миллион больше. Понятно, что руками столько не переносить, а она не намерена провести здесь несколько лет, у нее планы…

Я попытался ее успокоить, предположил, что после завершения выгрузки м‐блоков с навигационной палубы Штайнер разрешит нам использовать платформы, а пока как в старые времена.

Обедать мы с Марией отправились в столовую, но не добрались – перехватил Уистлер. Он поджидал нас в холле, прыгал, пытаясь достать до потолка. Не получалось. Сантиметров тридцать не хватало Уистлеру до потолка, хотя прыгал он старательно. Закончилось это тем, что после очередного прыжка Уистлер поскользнулся и растянулся на звездном полу.

Мы подошли.

Уистлер продолжал лежать на спине, справа от него в глубине пола была, кажется, Андромеда, очень похожа на Андромеду.

– У меня к вам заманчивое предложение, – сказал Уистлер, потирая щиколотку. – Я давно думаю…

– Надо приложить холодное, – посоветовала Мария.

– Я давно думаю, что нам пора куда-нибудь… отдохнуть, – сказал Уистлер. – После вектора нам положено восстановление и релаксация… К тому же работа не движется, я в тупике… нам стоит переключиться, так я думаю.

– Хорошая идея, – согласилась Мария. – А то меня этот Уэзерс утомил – преследует. Ему не нравятся мои реакции.

– Мои реакции ему тоже не нравятся, – тут же заметил Уистлер. – Очень подозрительный дедушка, где-то я его видел…

Уистлер потер пальцем лоб.

– Точно! – обрадовался Уистлер. – Он лечил меня от невроза!

Мария закашлялась.

– Да небольшой такой срыв, в старшей школе случился. Был слишком увлечен науками, забыл принимать нейролептики…

Я сам едва не закашлялся.

– Это шутка, – пояснил Уистлер. – Юмор дальних планет. В предисловии к своему будущему сборнику анекдотов я намерен написать про…

Уистлер замолчал, вероятно, его посетила перспективная мысль.

– Можно в бассейн сходить, – неуверенно предложил я. – Поплавать…

– Лучше в капеллу, – возразила Мария. – Здесь отличный орган, но на нем никто не играет. Если так дальше пойдет, в нем заведутся мыши.

– В нем они уже наверняка завелись, – сказал Уистлер. – Вселенная кишит мышами, я об этом вам докладывал, про это есть анекдот и несколько колониальных баллад. Я присутствовал во всех девяти мирах, и в каждом из них обитали мыши. Причем наши мыши, земные. Что интересно, в двух колониях они умудрились вытеснить экзомышей, автохтонных.

Уистлер поднялся с пола, поморщился от боли.

– Во многих классических произведениях такое описано, – сказала Мария. – Войны некрупных животных, мышей, птиц, лягушек… опоссумов. Неудивительно, что при вступлении в космическую эру эти архетипы мигрировали в пространство.

Уистлер отряхнулся.

– А кошки? – спросил я.

Мышь Ахиллеса, кот Одиссея.

– Да! – оживилась Мария. – Есть ли в Галактике кошки?

– Нет, – ответил Уистлер. – Я,