Макс Сысоев - Странники

      Анжела Заниаровна сидела между мной и водителем самого первого грузовика, следовавшего сразу за расчищавшей нам путь бронированной черепахой. Чёрный Кардинал смотрела, как капли дождя, не долетая до лобового стекла, ударялись о невидимую преграду защитного поля, окружавшего грузовик, и разбивались на мелкие брызги, которые бисером осыпались вниз, в зону трёх световых конусов от противотуманных фар болотного цвета. Из уха Чёрного Кардинала торчал маленький наушник без провода; казалось, что она совершенно забыла про него, увлёкшись разговором со мной. Но как-то раз, когда грузовик на большой скорости задел днищем невидимый в высокой траве ржавый остов легковушки, Анжела Заниаровна сморщилась, дёрнула головой, поправила наушник, и сразу стало понятно, что она никогда и ни про что не забывает. Она всегда выглядела безукоризненно, всегда была строгой и всегда собирала длинные обесцвеченные волосы в волнистый лисий хвост высоко на затылке, а до хвоста волосы были натянуты очень туго и делали её лоб высоким, открывая несколько неглубоких морщинок, слишком рано появившихся на нём. С такими особами шутки плохи.

      Молчаливый бородатый водитель, с которым я пил чай в первый день в Городе, боязливо косился то на чёрную форму Анжелы Заниаровны, то на кобуру у пояса, то на лицо, как у пластиковой куклы Барби.

      — На дорогу смотрите, — резко напомнила ему Анжела Заниаровна после удара о легковушку.

      — Простите великодушно. Вы сегодня очень хорошо выглядите.

      — Вы давайте крутите «баранку» и извольте обращаться к начальству по уставу.

      «Баранка» выглядела как штурвал космического корабля, а вся кабина грузовика с её тумблерами, стрелками и дисплеями — как командный центр ракетных войск. В разные времена одними и теми же словами называют совсем несхожие вещи.

      — Ну как тебе первый день в Городе? — обратилась ко мне Анжела Заниаровна. — Голова от новых впечатлений не болит?

      — Болит. Правда, больше не от впечатлений, а от «Plastic heart».

      — Да я уж поняла. Я вчера заходила в ваш клуб. Сказать честно, дыра дырой. Но многим почему-то нравится. Ты, Алекс, тоже многим нравишься. Сколько ты выпил вчера?

      — Много, — признался я, сосредоточенно наблюдая за зелёной бронированной черепахой, ехавшей во главе колонны и расчищавшей грузовикам путь от деревьев и рухляди. Меня тошнило, но гораздо больше от соседства Анжелы Заниаровны, чем от употреблённого накануне алкоголя. Глупая и хитрая баба, прости господи. Властолюбивая, наглая и подлая. А власть её ничтожна: шпик в ущербном городе-бомбоубежище.

      — К обстановке привыкаешь? — Чёрный Кардинал удосужилась повернуться ко мне. Её холодный взгляд пытался сказать: «Смотри, я великий психолог, инженер человеческих душ; я вижу тебя насквозь, и ничего от меня не утаишь». А получалось: «Я  самоуверенная дура, которая может учинить над тобой любое безобразие, и обязательно учинит, ибо дать самой себе и другим людям жить спокойно у меня мозгов никогда не хватит».

      Мне нужно было хоть сколько-нибудь сосредоточиться, чтобы контролировать мимику и врать не совсем откровенно. Анжела Заниаровна, конечно, легко поймёт, что я вру, но сказать ей хоть какую-нибудь правду было чем-то из разряда самобичевания. Правду человека она обязательно начнёт анализировать по Фрейду или по Юнгу, или ещё по кому, выделит в человеческом характере тысячу черт, устремлений, скрытых желаний, научится, слепо тыкая в них, управлять чужим поведением, но так и не поймёт, кто он, этот человек, возникший на её пути. Анжела Заниаровна это слесарь, который вытачивает из стали шестерёнки, и которому плевать, что вот этот ржавый кусок на полу в его мастерской раньше был обшивкой летающей тарелки.

      — Привыкаю постепенно, — сказал я, решив попробовать подыграть Чёрному Кардиналу, буде это представится возможным.

      — Ты, наверное, всегда медленно адаптируешься?

      — Да. Мне с детства сложно находить друзей. Когда я жил у колдунов, то мало с кем общался. Они живут совсем не так, как мы с вами, не так мыслят. Да и сам факт, что они, колдуны, есть, уже сложно осмыслить.

      — А интересно?

      — Что?

      — Осмысливать колдовство. Вот мне, допустим, интересно. Я в детстве очень хотела стать ведьмой. Тогда это можно было сделать с той же лёгкостью, с какой устраиваешься на обычную человеческую работу. Неплохие времена были...

      — Мне тоже сначала хотелось стать колдуном, — признался я. — Но... у них же не только дела нечеловеческие. У них и проблемы нечеловеческие. Колдовать интересно, романтично... но как вспомнишь всех этих демонов, проклятья, привороты... лучше бы ничего этого не было.

      — Это вовсе не страшные вещи, когда ты живёшь в обществе и имеешь элементарные гарантии безопасности. Если бы колдуны могли создать такое развитое общество и гарантировать гражданам защиту, у меня б к ним не было никаких претензий. Я б сама, наверное, пошла к ним, чтобы осуществить мечту детства и стать ведьмой. Но с самого начала Зелёных Революций хиппи и битники, ставшие потом колдунами, жили в коммунах, где нет ни власти, ни контроля, и каждый творит, что в голову взбредёт. Хорошо, если есть возможность всей компанией накуриться и пускать слюни в пол. А если нет? Ненавижу коммуны...

      — Вы правы. В клане, где я жил, многие хотели создать на территории Москвы большой город, но эту идею почему-то никак не удавалось осуществить.

      — Из-за индивидуализма. У каждого колдуна свои принципы, от которых тот ни за что не отступится, каждый мнит себя кем-то особенным. А когда живёшь в высокоорганизованном обществе, частью принципов всегда приходится жертвовать ради блага соседей.

      «Она сказала умную мысль, — подумал я. — Может быть, она не такая плохая, как мне кажется?» Анжела Заниаровна была на сто процентов права. Кланы не могли объединиться для строительства новой жизни, за которую сами же и агитировали. А механисты могли. Истина не так проста, как я думал. И не вся она на стороне Кузьмы Николаевича.

      — Ты много молчишь, — сказала Анжела Заниаровна. — Не стесняйся. Скромность погубит.

      — До сих пор, — сказал я, — скромность меня только спасала.

     Анжела Заниаровна удивлённо посмотрела на меня.

      — Да ты, я смотрю, за словом в карман не лезешь, — заключила она. — Ну что же, хочешь — молчи. Владимир Сергеевич, — обратилась Чёрный Кардинал к бородатому водителю, на сей раз вежливо. — Включите нам музыку, пожалуйста.

И кислотные дожди,И кровавый флаг в грязи, -Всё осталось позади.Многоокий, многоликий,И несчастный, и великий,Город прячется в ночи.

И теперь вокруг поля,Потерявшие края,Вы огромны, как моря,Чёрные, немые,Брошенные, злыеРоссийские поля.

       Это была песня о катастрофичности бытия и неизбежности всеобщего крушения. У нас в клане часто пели такие под гитару и флейту. Песни, сочинённые во времена последней войны, когда надежда скрылась за облаками пепла. Их объединял даже не стиль — стиль почти у каждой песни был свой, — и не тема — определённой темы в них и вовсе не было, — объединяло их время.

Здесь нельзя дышать.  Остаётся ждать, -Ведь вперёд бежатьБольше смысла нет:В бездну льётся свет;Нам ли мир спасать?

      В лобовом стекле грузовика справа проплыл полуобвалившийся бетонный забор; за ним дождь размывал развалины сгоревшего химзавода. Трава перед забором умерла — вода далеко разносила ядовитый пепел из развалин. Вон шоссе, вон мост, вон колодец. Наклонившееся высотное здание, а сразу за ним — невидимые отсюда гаражи, среди которых прятался цветочный склад, — наш дом. Я закусил губу, чтобы Чёрный Кардинал подумала, будто на меня навела тоску песня, а не близость родных мест.

      Колонна остановилась напротив недостроенных фабричных корпусов, прямо на железнодорожной насыпи, по которой можно дойти до домика Светы. Бронированные черепахи разместились по углам территории стройки; от наших грузовиков это было довольно далеко, зато с такой позиции простреливалась вся Зона.

      Всего одного дня хватило, чтобы я успел разлюбить дождь, ветер, грязь и промозглость. Выйдя из кабины, я с неохотой покинул ветровую тень, отбрасываемую грузовиком, и с досадой ощутил кожей первые дождевые капли. Анжела Заниаровна так и не заставила меня нацепить стажёрскую форму, и на мне была одежда «soviet style». Штаны с чужого плеча (или как сказать? «с чужих ног»?) врезались в самое неподходящее место. Я чувствовал себя не в своей тарелке. А Зона была совсем не тем столом, на который мне хотелось быть поданным.