Рассвет Жатвы - Сьюзен Коллинз

выходу. Я полагал, что нас отвезут обратно в апартаменты, однако возле фургона ждет Плутарх.

Он обращается к Друзилле:

– Отличная работа! Знаешь, у этих ребят не было настоящей фотосессии. Что скажешь, если мы заскочим ко мне и сделаем пару качественных снимков? А еще и ролик снимем? Несколько ярких моментов не помешают, а то потом скажут, что мы с тобой отлынивали от своих обязанностей.

Друзилла размышляет.

– Ладно, только о Магно – ни звука!

– Кто такой Магно? – подхватывает Плутарх, и Друзилла спешно уходит к своей машине.

– Некоторых браков лучше бы и не было вовсе, – вполголоса замечает Эффи.

– Друзилла с Магно женаты? – недоверчиво спрашиваю я.

– Формально – да, – отвечает Плутарх. – Уже тридцать лет как! Она утверждает, что дело в налоге, но кто его знает?.. Поехали?

Мэгз и Вайресс не пригласили. Остальные набиваются в библиотеку, где Траян Хевенсби наблюдает за нами со стены. В вещичках семейства Бряк мы отлично вписываемся в обстановку особняка. Эффи поправляет нам макияж и даже добавляет цветок мне на лацкан, позаимствовав его из букетной композиции, сделанной в виде золотой лестницы.

Плутарх предлагает нам заходить в оранжерею по одному, чтобы потренироваться для видеоролика.

– Дистрикт-12 всех удивил! Были никто, а теперь пользуетесь спросом среди самых смелых спонсоров! – восклицает он жизнерадостно. – Настоящий прорыв! Давайте постараемся еще немного и всех привлечем на свою сторону!

Я иду с ним первым; тем временем Друзилла следит за фотосессией Мейсили, а Вайет приглядывает за Лулу, которая восхищенно любуется канделябром и баюкает змею.

Миротворцы остались дежурить у входа, поскольку Плутарх сказал, что внутри за нами присмотрит его личная охрана, и нам никто не мешает, как и во время моего первого визита в особняк.

Плутарх явно торопится, и я буквально бегу трусцой, чтобы не отставать.

– Я тут подумал, что ты сказал про людей, которые сочтут нас слишком рисковыми…

Он не дает мне закончить.

– Послушай, Хеймитч, я знаю, что ты меня недолюбливаешь и точно не доверяешь, но знай: стремление к свободе присуще не только дистриктам. И твое несчастье не дает тебе права это отрицать. Надеюсь, сегодня ты пересмотришь свои взгляды.

Понятия не имею, о чем он.

– Чего?!

В лицо мне ударяет волна тепла из оранжереи. Плутарх подходит к телефону в форме лебедя, поднимает трубку и говорит:

– Мы готовы. – Он слушает еще немного, потом передает трубку мне. – С тобой хотят побеседовать.

И он удаляется на приличное расстояние.

А, теперь все ясно! Президент Сноу. Я перестарался на интервью и сейчас услышу подробности своей кровавой кончины. И Плутарх, считающий себя приличным человеком, расстроился, что снова бросает меня волкам. С трепетом подношу трубку к уху, собираюсь с духом и произношу:

– Да?

– Хеймитч? Неужели и правда ты? – Прерывистый голос, хриплый от пролитых слез, вонзается мне прямо в сердце.

Ленор Дав.

Глава 14

Я сжимаю трубку, зажмуриваюсь. Я снова в горах. Держу Ленор Дав в объятиях, от ее волос пахнет жимолостью. Тогда она тоже плакала. Не из-за того, что натворил я, нет. Утром повесили одного из жителей, остальных заставили смотреть. Мы забрались высоко в горы, где в небе переливалось сразу две радуги. Иногда Ленор Дав плачет, потому что мир так красив, а мы все портим. Мир вовсе не ужасное место, все дело в людях.

– Хеймитч?

– Да, я, я! Откуда ты звонишь?

– С базы миротворцев. Я под арестом.

Меня так и подбрасывает, возвращая в оранжерею. Я вдыхаю вовсе не аромат жимолости, а легкую смесь запахов роз и гниющего мяса, исходящую от непентеса.

– Под арестом? За что? – Неужели из-за того, что я пошутил про миротворцев, покупающих у меня выпивку? И ей придется заплатить за мое сумасбродство?

– Вчера. За музыку. Похоже, я немного погорячилась, когда узнала, что тебе начислили единицу за подготовку. Сцену еще не убрали, и я спела несколько песен.

Названия она может и не говорить. «Гуси и общинный луг». «Капитолийская лавка». «Виселица». Все те, которые запрещено исполнять на публике. Наверное, Кларк Кармин и Тэм Янтарь сейчас с ума сходят. И я разделяю их гнев и страх.

– Эх, Ленор Дав!.. Как ты? Тебя не били?

– Нет, просто притащили на базу. Дело не в том, что я играла, скорее в том, что это привлекло людей. В этом году все очень расстроены, так много детей забрали… Им хотелось побыть вместе, высказать свое мнение. Иногда боль слишком сильна, чтобы терпеть в одиночку.

Значит, проблема не только в ней, от души поигравшей перед Домом Правосудия. Собралась толпа. Пели запрещенные песни.

– Сказали, в чем тебя обвиняют?

– В нарушении порядка, точнее, мира. Ты ведь знаешь: «Нет мира – нет ничего!»

Мысли путаются. Нарушение порядка – не мятеж. За нарушение могут привлечь, если ты напился и разбил пару бутылок, что в Двенадцатом случается постоянно. Ленор Дав не участвует в заговоре, так что вряд ли ее станут пытать. Увидят в ней просто эмоциональную шестнадцатилетнюю девчонку, чей парень попал на Игры. Может, отберут у нее музыкальный ящик ненадолго или посадят под замок до окончания Голодных игр, пока страсти поулягутся. Надеюсь, ее не закуют в колодки на площади, как пригрозили, когда ей было двенадцать. То было четыре года назад, и с тех пор музыканты обзавелись поклонниками среди миротворцев. Многое зависит от того, насколько разошлась публика и как на это смотрит командир базы. И уж точно зря я хвастался сегодня тем, что продавал ему самогон. Теперь он может накинуться на нее с удвоенными силами.

– Драка была? Что разбили? – спрашиваю я.

– Какая разница? Завтра утром меня отпустят, а ты отправишься на арену. – Меня охватывает облегчение. Ее отпустят! Считай, погрозили пальцем, и все. – Мои дела совершенно неважны, – продолжает она. – И я точно не хочу провести наши последние мгновения, обсуждая, что там разбито. Разве только мое сердце…

Она злится и вот-вот заплачет.

– Эх, Ленор Дав… Прости, что все испортил! – Так и есть. Миротворцы не стали бы на нее нападать из-за того, что она пыталась помочь матери Вудбайна. По крайней мере, обычно так не делают.

– Ты?! Виновата лишь я – и поэтому ты там! Единицу ты тоже получил из-за меня! Как будто я убила тебя собственными руками – как мне теперь жить?

И поэтому она собирается покончить с собой? Теперь злюсь я.

– Прекрати твердить себе эту ложь! Если бы я не высовывался, ты отделалась бы парой синяков, но мы оба были бы в Двенадцатом!

– Нет, милый, все произошло совсем