Я живу в октябре - Максим Николаевич Лыков

Чем взрослее он становился, тем больше у него возникало вопросов ко мне, а у меня – всё больше вопросов к Дозору. Я был уверен, что они годами чего-то недоговаривают. Наверняка им была известна информация за пределами наших месяцев, иначе зачем постоянно утверждать, что мы в опасности. За всё минувшее десятилетие ничего угрожающего не появилось. Даже пугающие нас исчезновения Пашки сошли на нет. Когда я пытал вопросами Глеба, то он разводил руками – он выступал лишь посредником. Всё равно хороший был мужик, заботливый. Мы подружились с ним, даже разок ездили к нему в деревенский дом.

Год назад он умер. Алиса объяснила, что причиной была застарелая сосудистая болезнь. Жаль мужика.

Мы с Ритой… Сложно с Ритой. Дело в том, что как только началась импровизированная Пашкина школа, он всё больше месяцев проводил со мной. Так получилось, что в октябре Дозору было проще найти репетиторов, да и путешествовать со мной Пашка любил. К тому же можно было видеться с дядей Кешей… Рита ревновала, злилась, но ничего поделать не могла. Мы с ней уже мало напоминали влюблённых. Сказывалась редкость наших встреч. Видимо, для влюблённости достаточно дня в месяц, а вот для семейной жизни уже нет. Это грустная страница, но такова жизнь.

Я рад, что она поддерживает связь с Нелей. Один раз даже ездила вместе с Пашкой в Казань. А вот мы с Нелей, да и с Димой, как-то отдалились. Опять-таки разный месяц – это, пожалуй, не легче другого города в обычной жизни. Тем более что и город тоже другой.

Я сижу на скамейке у своего пруда и чувствую, как на меня грузом давят годы. В этот цикл я уговорил Пашку отправиться к маме. Они празднуют в сентябре его день рождения. Раньше мы всегда отмечали его вместе, втроём, но в этот раз мне пришлось покривить душой и настоять, чтобы он отметил десять лет с мамой. Дескать, это особая дата и всё такое. Но на самом деле мне хотелось, чтобы Ритка немного ко мне потеплела.

* * *

Утром Пашка проснулся раньше меня. Я слышал, как он шлёпает в ванную, фырчит и плещется. Когда он умывался, то дверь не закрывал. Вымахал сын за последний год. Такой лось в четырнадцать лет – я таким не был. Или это так кажется? Эх. Я тяжело поднялся. В прошлом цикле у меня неожиданно стал болеть коренной зуб. Вот и сейчас: стоило о нём вспомнить, как за щекой заныло. Давненько у стоматолога не был, даже боязно. Старею, что ли?

– Пап, мюсли будешь?

Пашка услышал мои шуршания.

– Откуда у нас мюсли?

– Сейчас сгоняю.

– Волосы обсохли?

– Я толстовку с капюшоном надену.

– Мы её ещё не купили.

– Фак!

Любит он английские ругательства. Вообще, с языками у сына гораздо лучше, чем у меня. Они с Барри даже умудряются сносно разговаривать, не повторяясь, как со мной, по три раза. Я, конечно, не рассказал Барри, что Пашка мой сын. Для Барри это очередной появившийся хомо новус, а что подросток – так это редко, но случается.

– Паша, куртку мою можешь взять, – предложил я. – У неё капюшон есть.

– Чего у тебя фена нет? – спросил сын, заглядывая в комнату.

– Зачем студентам фен? – удивился я. И тут же подумал, что от дядьки тридцати с лишним это звучит странновато. – Иди уже за своими мюслями. Колбасы с сыром прикупи!

Пашка убежал в магазин, а я, морщась от зубной боли, отыскал в аптечке обезболивающее.

– Колеса выпиты, можно приступить к утреннему омовению, – сообщил я моей любимой африканке.

Когда я вышел из душа, завтрак был уже накрыт: мюсли в мисках ждали, когда в них опрокинут молоко, сыр с колбасой были крупно порезаны, заварочный чайник плакал на подставленное блюдечко. Пашка, подобно мне, наливал слишком много кипятка.

– Кушать подано, – приветствовал меня сын.

– Садитесь жрать, пожалуйста, – откликнулся я фирменным паролем.

– Папа, мне надо с тобой поговорить.

Когда такие заходы слышишь от детей, то жди подвоха. Впрочем, Пашке давно пора было уже задавать вопросы о девочках. Хотя мне Коршунов намекнул, что уже провёл несколько раундов воспитательных бесед. В общем, я внутренне мобилизовал все свои педагогические таланты.

– Давай.

– Только ты не смейся, ладно?

– Я серьёзен.

– Папа… Когда я буду жить отдельно?

Я почесал затылок. Эк радикально-то.

– Можем снимать тебе квартиру, – осторожно предложил я. – Но что ты там хочешь делать?

– Не в этом дело, – помотал он лохматой головой. – Когда мне можно пойти дальше? В следующий месяц?

Я открыл было рот, но тут же его закрыл. Вид у сына был такой, словно к этому вопросу он долго готовился.

– Ты же не увидишь маму, – сказал я единственное, что пришло в голову.

– Почему?

– Ты же знаешь, как мы перемещаемся.

– Думаешь, у меня не получится самостоятельно? Барри мне говорил…

– Нашёл кого слушать, – прервал я сына. – У него лапши хватит на сто твоих ушей.

– Но не только он. Мне и репетитор по физике объяснял, что если я могу перемещаться с вами, то теоретически могу и сам.

«Вот ещё новости, – недовольно подумал я. – Надо будет настучать на физика – Дозор обещал репетиторов поставлять, а не мозгокрутов. То-то мне его рожа не понравилась – сорока нет, а борода как у Солженицына. Или это другой?»

– Послушай, Пашка. У тебя уникальная ситуация. Ты – тот случай на миллион, да что там – на миллиард. Никто не знает, сможешь ли ты быть хомо новусом или превратишься в обычного человека.

– А может, мне того и хочется? – дерзко спросил он. – Не хочу быть уникальным. Уникальный – значит один, одинокий, понимаешь?

Тут его словно прорвало. Я всё услышал – и про отсутствие друзей, и вскользь (стесняется, наверное) про отсутствие подруг, и про то, что он не понимает, зачем жить, и прочая подростковая чепуха.

– Стой! – Я поднял руку. – Давай поспокойнее.

Пашка пожал плечами. Сердится. Когда сразу не по нему, то тут же сердится.

– Послушай, Паша, – продолжил я. – Мы с мамой хотим тебе только хорошего. Нужно закончить школу, а потом…

– Вы с мамой? – возмутился он. – Вы с мамой?! Да нету никаких «вы»! Живёте каждый в своём месяце, как в капсуле.

– Ты не можешь про нас так говорить! – разозлился я. – Много ты знаешь! И вообще, тебе ещё учиться…

– А зачем мне учиться? – чуть не прорычал он. – Куда мне потом?

Тут он попал в самую точку. Мне оставалось лишь беспомощно разевать рот в надежде, что нужные слова сами