Голоса - Александр Николаевич Житинский

села на скамейку рядом с подъездом и стала ждать. Было очень зябко, я дрожала. Я не боялась, что меня узнают. Она не могла меня узнать.

Я просидела час. В подъезд входили разные люди, которых я осматривала невнимательно, в том числе и молодых женщин, потому что знала, что узнаю ее сразу. Так оно и вышло.

Я увидела ее издали. Еще лица не было видно, а я уже почувствовала, что это она. Она шла под руку с высоким мужчиной в меховой шапке. Она была в красном пальто. Они шли медленно, и она ступала так, что мне все сразу стало ясно.

Она была месяце на шестом или седьмом, даже пальто уже не могло скрыть.

Мужчина что-то ей говорил, а она внимательно слушала. На его пальце сияло золотое колечко. Они прошли мимо меня совсем близко. Я непроизвольно съежилась. Она повернула голову, и мы встретились взглядами. На секунду я что-то увидела в ее глазах, какое-то узнавание, будто она старалась вспомнить меня. Но тут же отвела глаза и повернулась к своему мужу. Перед дверью подъезда она стянула с руки перчатку, и я увидела, что на ее пальце тоже кольцо. Они вошли в подъезд, а я опрометью бросилась на улицу, к остановке трамвая.

Ночь я провела на вокзале. Я спала как убитая. Утром я взяла билет и поехала обратно.

…Я наведывался в академию до лета, до белых ночей и новой сессии. Там, на Университетской набережной, у меня появились свои любимые места. Когда наступило лето и ты опять не приехала, я ходил туда почти по привычке и пристраивался под сфинксом, наблюдая за входом в академию. Мимо меня проходили студенты с мольбертами, пока я разговаривал со сфинксом, жалуясь на тебя. Сфинкс загадочно улыбался, словно знал все любовные тайны и много веков работал почтовым оператором в окошечке «до востребования». Сквозь его каменные лапы прошли вавилонская клинопись и египетский папирус, он вручал тайные знаки любви неверным афинским женам и римским воинам, получавшим открытки с видами всех завоеванных провинций империи. Сфинкс устал от чужих тайн.

И та девушка, что выдавала мне письма на почте, когда они были, за время с января по июнь тоже устала чрезвычайно. Она издали замечала меня, плечи у нее сами собою поднимались в недоуменном и горестном пожатии, а на лицо сходила жалостливая до слез улыбка. Ей-богу, она сама согласилась бы писать мне письма, только бы я успокоился. В конце концов она уволилась с почты, потеряв, должно быть, веру в любовь. Еще одна сентиментальная жертва в нашей истории, происшедшая попутно, мимоходом.

И я стал забывать тебя – жить мимоходом, не думать о тебе, я бы сказал – изо всех сил не думать о тебе.

И я преуспел в этом, честное слово.

Я преуспел в этом настолько, что уже через два-три года мог не вспоминать тебя целую неделю, а если и вспоминал, то кратко, буквально одним вздохом или тонким уколом сердца. Я поместил тебя глубоко в душе, как стопку твоих писем, спрятанных в ящике письменного стола. Потом, года через три, Ирина совершенно случайно нашла эти письма и прочитала. Вот насколько затянулась эта рана: она смогла их прочитать и даже сделала маленький комментарий через несколько дней. «Вы с нею созданы друг для друга. Жаль, что у вас ничего не получилось», – сказала она спокойно, словно речь шла не о муже, а о незавершенной скульптуре великого мастера. «Не говори глупостей! Так не бывает. Это все красивые выдумки. Просто первая любовь, юношеское увлечение…» – сказал я, зная, что это не так. «Да… очень просто, – вздохнула она. – Ты всюду ищешь компромисса и хочешь усидеть на двух стульях. А любовь нельзя разделить на дольки. Это тебе не апельсин». – «Любовь – не картошка», – попытался пошутить я, но жена не приняла шутки, да и мне, по правде говоря, сделалось от нее тошно…

Целые сутки на обратном пути я провалялась на полке вагона. Мыслей у меня никаких не было, мне стало все безразлично. Я только знала, что у нее теперь есть муж. И у меня теперь есть муж. Мы будем жить дальше со своими мужьями.

«Вот и кончилась эта история», – подумала я, уже подъезжая к Ленинграду.

И вдруг до меня дошло. Я вообще отличаюсь тем, что до меня доходит медленно. У нас с Аликом все время маленькие стычки на этой почве. Он говорит, что до меня доходит как до жирафа.

Я вдруг стала считать. Я считала месяцы в обратную сторону. Январь, декабрь, ноябрь, октябрь, сентябрь, август… Я загибала пальцы. И у меня получилось шесть месяцев.

Господи боже! Я резко согнулась, чтобы сесть, и ударилась головой о третью полку. И снова стала считать уже нормально: август, когда они встретились, потом сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь, а сейчас февраль. Седьмой месяц.

Неужели Алик сказал мне неправду? Неужели тогда, в тот день или в ту ночь, все-таки… Конечно, разве мог он сказать такое! Мне сразу стало все понятно. Она ждала ребенка от моего мужа, и об этом знали теперь только мы с нею. Алик ничего не знал.

А может быть, он тоже знает? Может быть, он мучается оттого, что она решила выйти замуж? Но зачем? Неужели она такая гордая, что не простила ему измены?

Вопросы путались у меня в голове. Почему-то я даже не подумала о том, что ребенок самый естественный, не от Алика, а от ее мужа. Но ведь она не была замужем, когда приезжала! Выходит, она сразу вышла замуж, спешно, как только приехала из Ленинграда, очертя голову. Зачем?.. Конечно, чтобы дать ребенку отца.

Я тупо смотрела в вагонное окно. У моего мужа будет двое детей: одна законная дочка и незаконный ребенок. «Наверное, у нее будет сын», – подумала я. Я с такой ситуацией впервые сталкивалась. До этого я читала в романах, что такое случается. Но чтобы у собственного мужа…

Я не знала, как на это реагировать. Я недоумевала.

Потом, когда это открытие улеглось в моей душе, я подумала о ней. И мне стало ее очень жалко. Я почувствовала в ней женщину, которая больше меня любит Алика. Я увидела гордую и скрытную женщину, сильную натуру, перед которыми я всегда преклонялась.

Она опять победила меня, как раз в тот момент, когда я поверила в свою победу.

Я вернулась к Алику удрученная. У меня была