Сорока на виселице - Эдуард Николаевич Веркин

фехтованию. А мой отец любил блесны.

Мы шагали дальше, и постепенно, я чувствовал это, погружались в машину Дель Рея, мне начинало казаться, что коридор уменьшается, смыкается вокруг нас или мы увеличиваемся внутри него.

– Что?

– Мой отец тоже отчасти собиратель, он коллекционирует старые блесны.

– Это… оригинальное увлечение… – сказала Мария. Отсутствие углов успокаивает нервы. Очень успокаивает нервы.

– Мой отец большой знаток блесен…

– Да-да, сейчас редко такое встретишь…

Мария подняла руку и почти коснулась потолка.

– А как там книгочерви? – спросил я. – Бесчинствуют? Или осталась еще хоть какая-нибудь надежда?

Блесны ценятся выше, если на них остались следы зубов.

– Нет, все еще плачевнее, чем мы предполагали, – ответила Мария. – Поражена каждая десятая книга здешнего фонда, это крайне высокий процент. При таком проценте можно думать о санации, но я надеюсь, что все обойдется. Возможно, придется вымораживать по площадям.

– Обойдется, – предположил я.

– Надеюсь… Надо серьезно поговорить со Штайнером, в Институте отсутствует порядок, штатного библиотекаря нет, книги гибнут… Ты, кстати, не разбираешься в криотехнике?

– Немного… Основные механизмы.

– Сможешь собрать фризер? Естественно, с термостатом.

– Думаю, да. Это несложно. А как же перрилюсы?

– Кто?

– Перрилюсы. В банке, ты показывала? Микроскопические библиотекари?

– Да, перрилюсы, я их как раз проверяю… Ты слышишь? – шепотом спросила Мария. Я прислушался.

Ничего. Движение воздуха стало плотнее, я почувствовал, как стал холодным мой нос.

– Разве ты не слышишь гул? – спросила Мария. – Хотя, наверное, это в ушах. Шум моря. Никак не могу отойти от этих векторов, доктор Уэзерс говорит, что у меня несовершенная улитка…

Мария попрыгала на левой ноге и потрясла головой, словно пытаясь выбить попавшую в ухо фантомную воду.

– Похоже, что я не хомо космикус… или как там правильно… Я типичный хомо терраниум, земножитель обыкновенный, локомот вульгарный, никаких пространственных перспектив. А я хотела бы на Иокасту, знаешь, Ян, нет ничего прекрасней Иокасты. Голова как не своя…

– Космос – это дело привычки, – предположил я. – К нему приспосабливаются постепенно.

– Голова деревянная…

– Полярный день, возможно, он влияет, – сказал я. – Или скорость. Реген вращается со скоростью около трехсот метров в секунду, это несколько медленнее вращения Земли, нельзя исключать адаптацию…

Мы вращаемся медленнее Земли, и все в наших головах вращается медленнее, медленнее. Мария заглянула в путеводитель.

– Ладно, посмотрим… Что у нас тут? Принципиальная схема актуатора разработана Дель Реем… при участии Алана Сойера… Конструкция совершенствовалась, увеличивалась мощность… наименьшая динамика L‐иммобилити… исследования доктора Уистлера позволили значительно усовершенствовать архитектуру ядра и кардинально повысить… повысить… адсорбцию… при этом топология высших структур позволяет осуществить синхронизацию нулевого цикла…

Я вдруг услышал, что Марии… немного страшно. И поэтому она старается заполнить коридорную тишину чтением справочника и рассказами о том, что у нее в ушах гудит. У меня не гудит. Но необычно. Страх. Самое редкое чувство в освоенной Галактике.

– Принято считать, что больше всего актуатор напоминает стилизованную π, однако это верно лишь отчасти. Попытайтесь представить треугольник Пенроуза, только существующий в пределах привычного ньютоновского измерения… Нет, не могу…

Я тоже не мог представить.

– Холодает… Ты чувствуешь?

– Да…

Это актуатор. Дыхание. Лед самых чистых слез. Слезы самых чистых озер. Мария продолжала зачитывать справочник:

– …Регистрация потока Юнга позволит приступить к долгожданным практическим шагам: созданию мгновенной пространственной связи и широкой линейки приводов, способных осуществлять синхронизацию с любой точкой разведанного пространства… А ты уверен, что синий коридор? Ах, разумеется, Великий Змей же синего цвета.

Мы продолжили путь вглубь синего.

– Когда все-таки они собираются его запустить? – спросила Мария.

– Не знаю точно. Я спрашивал у Штайнера, он ответил, что есть определенные проблемы с настройкой. Не хватает техников, они долго не выдерживают в Объеме.

– Как это можно вообще настроить… – Мария потрогала себя за нос. – А связываться будут с Землей? Или с периферией?

– С Мельбурном, там располагается центр. Насколько я понимаю, они планируют провести сеанс после того, как Уистлер… определится…

– Почему нам никто не встретился? – перебила Мария. – Мы шагаем полчаса. Тебе не кажется это… необычным?

– Нет.

– Здесь мало людей, ты не заметил?

– Не знаю… Возможно, они… заняты работой.

– С нашего прилета я встретила Кассини, Штайнера и этого… забыла, как его там, Леворучкина… вот и вся компания. А, нет, еще повара в столовой видела, с красной рукой. А где остальные?

Повар в столовой – это повар с «Тощего дрозда», я его запомнил, у него крупные руки, минус повар, только Кассини, Штайнер и Шуйский.

– Остальные усердно сидят в лабораториях, – сказал я. – Думают. Грызут кислый мел. Штайнер обещал, что на днях и остальные прилетят, скоро опыт.

– Скоро опыт… – передразнила Мария. – Скоро опыт, опыт уже идет, вчера мы пережили небывалый опыт, поэзии да будет сладок мёд… Нет, у меня в этих трубах болит голова, раньше это называли мигренью… Смотри!

Мария и я продвигались по коридору, погружаясь в глубину машины Дель Рея, машина была вокруг, здесь за стенами коридора, в нескольких метрах от нас.

– Смотри!

Мария указала пальцем.

Самодельная вешалка на стене коридора, на медных крючках в виде овечьих голов овчинные полушубки, под ними серые валенки. Опять валенки, я думал недавно про валенки… Мария в недоумении смотрела на валенки.

– Что это? Монгольские войлочные сапоги… Унтусы?

– Валенки, – поправил я. – Валенки и полушубки, старинная зимняя одежда. Здесь холодно, вероятно, синхронисты пользуются… Похоже, мы на месте.

Мария сняла сандалии, сунула ноги в валенки, зажмурилась.

– Ты прав, – сказала Мария. – Актуатор близко, а там холодно. Лучше нам одеться.

Мария стала надевать полушубок, хихикнула.

– Щекотно… В Объеме постоянная отрицательная температура – это нужно… Не знаю, для чего это нужно… Улучшает какую-нибудь дисперсию. Или экструзию. Суперпозицию и проводимость. Или само собой…

Мария выглядела смешно в полушубке. И мило. У нее светлые волосы, они сочетались с полушубком. Я снял кеды и надел валенки. Приятно. А полушубок оказался тяжелым, свинцовым питоном лег на плечи, я опустил руки в карманы…

Складной нож, похожий на рыбу, узкую, как барракуда, накладки из полированного серебра.

– Зачем тебе нож? – спросила Мария.

– Это не мой нож. Лежал в кармане полушубка.

Я сдвинул пружину, из рукояти хищно выскочило треугольное лезвие.

Раньше не видел таких хитрых ножей, наши туристы обычно носили длинные, с черными узорчатыми клинками, с толстыми обухами. Мы на семнадцатой станции использовали другие, более функциональные. Наверное, это особый нож синхронных физиков.

– Дальше нам стоит быть внимательнее, – Мария проверила свои карманы, достала шишку, вроде еловую. Шишка озадачила Марию, она понюхала ее и трогательно потерла между ладонями, я вспомнил, что многие туристы делали с шишками так же.

– Что ты имеешь в виду?