Бабло - Дмитрий Романофф

усмехнулся, вытирая лоб клетчатым платком. Его руки, покрытые землёй и шрамами от шипов, указали на розу с единственным бутоном.

— Робот не объяснит, почему эта красавица зацветёт только в сентябре. А всё потому, что я обрезал её весной.

Пол наконец оторвался от экрана, вперив взгляд в растение.

— То есть ты… специально лишил её цветов?

Дед опустился на скамью, доставая из кармана два яблока. Одно — с червоточиной, другое — глянцевое, будто покрытое воском.

— Выбирай.

Мальчик поморщился, тыкая в подпорченный плод.

— Оно же уже испорчено.

Нож старца скользнул по кожице, обнажив сочную мякоть. Червяк, свернувшийся у сердцевины, упал на землю.

— Ошибся. Гниль не всегда внутри. — Он разрезал второе яблоко, и коричневая паутина разошлась от сердцевины.

— Самоконтроль это умение резать не то, что выглядит плохим, а то, что гниёт втайне.

Пол взял нож, вертя его в пальцах. Лезвие блеснуло в луче заката.

— Значит, если я хочу играть в футбол вместо уроков, нужно резать игру?

Дед подбросил шишку воробьям, наблюдая, как стайка слетается к добыче.

— Резать нужно не желания, а импульсы. — Он достал из кармана карманные часы на цепочке, потёр стекло о рукав. — Мой отец торговал тюльпанами. Когда все скупали луковицы за бешеные деньги, он ровно в полдень запирал лавку и шёл кормить уток. Знаешь зачем?

— Чтобы не свихнуться от жадности?

— Чтобы проверить, кто хозяин: он или его кошелёк? — Стрелки часов показывали двенадцать. — Самодисциплина не сама цель. Это мост между «хочу» и «надо». — Он кивнул на муравья, тащившего крошку хлеба по трещине в плитке. — Видишь? Он несёт груз тяжелее себя. Не потому что должен. Потому что выбрал.

Пол вздохнул, разглядывая свой телефон. На экране замерцало уведомление о новой игре.

— Но выбирать «надо» — скучно.

Дед поднялся, срывая яблоко с нижней ветки. Плод хрустнул, брызнув соком.

— Начни с малого. Завтра вместо трёх часов в играх — два. Один потрать на то, что страшит. Например… — уголки его глаз сморщились в усмешке, — пригласи ту рыжую из параллели на матч.

Мальчик покраснел, будто закат пролился ему на щёки.

— Откуда ты…

— Самоконтроль это видеть корень, а не сорняки, — бросил дед, направляясь к дому. Его кардиган сливался с сумерками, а шаги растворялись в шелесте листвы.

Пол остался под яблоней, сжимая в руке нож. Экран телефона погас, отразив в себе первую звезду. Где-то вдалеке прокричала сова, будто напоминая: выбор всегда начинается с тишины.

Глава 4. Путь воина

Кабинет отца напоминал бункер, вырубленный в толще времени. Звукоизолированные стены поглощали даже шепот, портреты предков в позолоченных рамах следили строгими взглядами, а на стеклянном столе, холодном как биржевые графики, лежал макет небоскрёба — игла из хрусталя и стали, пронзающая облака. Отец, в костюме, сшитом под заказ в лондонском ателье, поправил галстук с узлом, затянутым так туго, будто это удавка для собственных сомнений.

— Ты знаешь, почему наши прадеды строили банки из гранита? — его палец постучал по стеклянной столешнице, словно отбивая такт вековой традиции. — Не из-за красоты. Гранит нельзя взломать.

Пол, вертевший в руках телефон, уронил гаджет на стол. Экран треснул, как его подростковое равновесие.

— Завтра ты едешь в Шаолинь. На всё лето.

— В Шаолинь?! — мальчик вскинул голову, будто получил пощёчину. — На кой он мне сдался?

Отец никогда не просил. Его приказы висели в воздухе, как лезвия гильотины. Но сейчас в голосе, обычно холодном как слитки в хранилище, дрогнула нота, которую Пол не слышал никогда — тревога.

— Ты силён в числах, но слаб духом, — он разглядывал сына, словно оценивая актив с сомнительной ликвидностью. — Линь Шэн Лун научит тебя побеждать.

— Побеждать? — Пол фыркнул, откинувшись на кожаное кресло. — Я, потомственный финансист, должен учиться у какого-то там монаха?

Отец провёл рукой по кейсу из крокодиловой кожи. Защёлка щёлкнула, обнажив клинок. Лезвие блеснуло под светом люстры, выхватив из полумрака гравировку: «Побеждай, не обнажая меча» на старояпонском.

— Лю Вэй рекомендовал тебя мастеру. — Палец скользнул по надписи. — Линь Шэн Лун постиг не только технику меча, но и стратегию Миямото Мусаси.

— Мусаси? Тот, что писал про «путь воина»? — Пол закатил глаза, щёлкая треснувшим экраном. — Пап, это же сборник метафор! Драться палкой против катаны? Просто смешно.

Кейс захлопнулся с грохотом, заставив вздрогнуть портрет прадеда-банкира.

— Мусаси выиграл 60 поединков, потому что видел мир как шахматную доску! — Голос отца врезался в тишину, как клинок в плоть. — Ты научишься видеть слабости раньше, чем их используют против тебя. Понял? Настоящая битва — за контроль над собой.

Пол втянул голову в плечи, вдруг ощутив себя тем самым гранитом — непробиваемым снаружи, но трещащим внутри.

— Собирайся. — Отец повернулся к окну, за которым плыли огни мегаполиса. — Мастер не терпит опозданий.

В отражении стекла Пол увидел, как его лицо на миг исказилось — словно маска благополучия дала трещину. Где-то внизу, в двадцати этажах под ними, гудел город, живой организм, пульсирующий сделками и обманом. А он ехал туда, где учат слышать тишину между ударами сердца.

Глава 5. Шаолинь

Линь Шэн Лун появился из тумана, как воплощение самой природы — тихий, неотвратимый, несущий в себе ярость урагана и мудрость древних камней. Он был монахом из Шаолиня, чьё имя переводилось как «Побеждающий Дракон Леса». Он не носил мечей, не звенел доспехами. Его оружием была пустота — та, что рождает форму, и тишина — что громче любого клинка.

Его тело, гибкое как бамбук в шторм, было покрыто татуировками в виде вихрей — символы стихий, подчинённых через медитацию. Глаза цвета обсидиана светились странным огнём: в них читались свитки «Книги Пяти Колец» Миямото Мусаси, хотя сам он никогда не держал её в руках. Линь Шэн Лун не отращивал бороду — его лицо, гладкое и молодое, хранило следы невидимых битв: морщинки у губ, будто оставленные ветром после тысяч схваток.

Он сражался так, будто танцевал с невидимым противником. Его удары не ломали кости — они переписывали реальность. «Танец Сухого Листа» — уклоняясь от атак, он заставлял врагов падать, запутавшись в собственном импульсе. «Прилив Ци» — ладонь, приложенная к груди противника, вызывала волну внутренней дрожи, выбивая дыхание, но