Александр Казанцев - Купол Надежды (Роман-газета)

Однако какой это странный, глубокий и такой жизненный сон! И сколько в нем технических находок, сколько подводных камней, которые надо будет обойти! Такие сны прежде называли вещими. Обвал в Малом Гроте. Прав оказался этот маленький гуманоид. И с чего только он привиделся ему, отец Аэлиты, о котором она лишь рассказывала ему? Во сне пришлось пойти на риск сооружения Малого Грота. Какое ценное предупреждение! В реальном проекте, не во сне, все это придется учесть.

О чем говорит милая Аэлита с японцем? Почему они перешли на русский язык? Разве доктор знает его?

Анисимов заворочался на койке, хотел вытянуться. Что это? С чего это так болит все тело, словно его били цепами и не оставили живого места. Цепами молотили пшеницу в родной деревне, если пшеница уродилась, а не щетиной поросла бороздка. Какое же это странное последствие отравления! Надо поговорить с доктором Танагой и профессором Шварценбергом.

— Аэлита, — прошептал Анисимов. — Вы здесь?

Он хотел, но не мог открыть глаза.

— Я здесь, Николай Алексеевич. Я ждала этого мгновения, я не знаю, сколько времени ждала! Честное слово! Ах, как я счастлива!

— Мишель? Как Мишель?

— Николай Алексеевич, родной, да что вы!

— А Шульц?

— Вальтер здесь. Он вышел.

— Разве он уже ходит?

Аэлита с ужасом посмотрела на Танагу, она даже по–японски не решалась сказать, что Николай Алексеевич не видит! И у него амнезия! Полная потеря памяти, вычеркнувшая все события последних лет. Жестокие последствия травмы, повреждение черепа…

Анисимов открыл глаза.

Нет! Он видел…

Он лежал в знакомой больничной палате, ее называют в госпитале особой. Около него Аэлита… его Аэлита. И это главное!

— Николай Алексеевич, родной, закройте глаза. Вам еще рано. Постарайтесь уснуть.

— Уснуть? И снова видеть продолжение фантастического сна? Нет! Я должен и вам, и Мишелю, и Шульцу — всем рассказать, что увидел… Это весьма поучительно. Представьте себе (как вы любите говорить) оживший проект! Мне приснилось, что я вместе с энтузиастами осуществляю наш замысел. Честное слово! — И он рассмеялся.

У Аэлиты полились слезы из глаз. Видеть перед собой бессилие человека, который ей всегда представлялся титаном. Это было выше ее сил.

— Вы прилетели? — спросил Анисимов, отыскивая руку Аэлиты.

— Да. Прилетела, — пролепетала Аэлита, вспоминая космос.

— Как хорошо. Теперь мы не расстанемся.

— Никогда, Николай Алексеевич! Теперь — никогда!

— Ну вот. А я во сне видел невесть что. Будто вы и впрямь марсианка и отец у вас гуманоид. И будто мы расстались навсегда.

— Это было бы ужасно, Николай Алексеевич. Я не смогла бы! Честное слово!

— Узнаю вас, узнаю, родная, Как хорошо, что вы здесь. Когда я поднимусь, то непременно расцелую вас.

— А я‑то как вас расцелую, когда вы встанете, Николай Алексеевич.

— Ну, если все так радостно, моя девочка, то хочу взять с вас слово.

— Какое слово, Николай Алексеевич?

— Вы не боитесь моей дряхлости.

— Да что вы, смеетесь? Вы полны сил и надежд!

— Да, да, надежд! И мы хотели назвать наш подледный город Городом Надежды. Но у меня есть еще одна надежда.

— Николай Алексеевич, знайте, я на все, на вес согласна, но сейчас вы должны уснуть.

— Не раньше, чем вы скажете, на что вы согласны.

Аэлита наклонилась к самому уху Анисимова и прошептала так, что только он один мог слышать:

— Стать вашей женой.

— Спасибо, родная. Вот теперь я спокойно усну, несмотря на храп Мишеля.

И Анисимов снова забылся. Заглянул выходивший доктор Танага:

— О чем он говорил, Аэри–тян?

— О-о! О счастье, милый доктор, — улыбнулась ему в ответ Аэлита.

— О счастье? — озабоченно нахмурился врач. — Это хорошо.

И они замолчали. Оба знали, что еще ничего не известно: вернутся ли к академику память, здоровье и его способности?

Но Аэлита твердо решила, что, как бы ни повернулось дело, она останется с Николаем Алексеевичем навсегда. Ведь «любить — значит жить жизнью того, кого любишь»!

В маленькой палате судового лазарета смолк богатырский храп. Спартак отоспался. Ему хватило двадцати шести часов непробудного сна. Тамара нервничала и все настаивала, чтобы доктор Танага спас его от гибели, привел бы в чувство.

Низенький японец улыбался, обнажая редкие зубы, и говорил:

— Поверьте, Тома–тян, извините, но нет ничего более ласкающего слух врача, чем храп спящего больного.

— Больного? Вот видите, вы сами так сказали!

— Больной — это тот, кто лежит на койке в судовом лазарете.

— И когда он проснется, он встанет с койки?

— Не раньше, чем проснется, Тома–тян, извините.

Едва Спартак открыл глаза, чихнул и стал потягиваться так, что хрустнули кости, доктор появился в проеме двери и, приложив палец к губам, призывая не разбудить спящего академика, поманил его в коридор.

Спартак встал и, прежде чем выйти, долгим взглядом посмотрел на спокойное лицо Анисимова с обострившимися иконописными чертами. Потом вышел в коридор. Там Тамара, не стесняясь врача и Аэлиты, бросилась ему на шею. Спартак поднял ее в воздух и стал кружить.

— Русские — удивительные люди, извините, — тихо сказал Танага Аэлите. — Они способны вынести небывалые напряжения.

Аэлита подумала, что доктор говорит это уже во второй раз.

Когда академик снова открыл глаза, то обнаружил, что лежит в незнакомой тесной палате. Вместо окна в парк немецкого госпиталя, где гуляли выздоравливающие, здесь виднелся квадратный иллюминатор с винтами для его задраивания наглухо. Анисимов вдруг почувствовал в себе необыкновенную ясность ума — и вовсе он не в немецком госпитале, а в судовом лазарете ледокола!

Дверь открылась, и Анисимов увидел Аэлиту в ладно обтягивающей ее фигурку меховой одежде, живую, ласковую. Какой необычный разрез глаз, какое чудесное лицо! Она, милая, родная!

И сразу, как от толчка, он вспомнил все.

…Они со Спартаком прошли в глубь Малого Грота, чтобы убедиться в исходе эксперимента — свод выдержал. Рабочие почти все уже ушли. Задержались лишь немногие, приветствуя командора.

И вдруг электрический свет погас…

Казалось, непроглядная тьма громыхала, дробилась, оглушала.

«Рушится свод, — успел подумать Анисимов. — Грот нельзя строить под единым сводом!»

Потом Анисимова больно ударило в плечо, задело голову, и он упал, потеряв сознание…

Аэлита смотрела на Анисимова, и глаза ее лучились.

— Николай Алексеевич! Наконец–то! Я так ждала!

— Я долго спал?

— Меньше, чем Спартак, но часов шестнадцать спали.

— Я видел вас во сне.

— Нет, Николай Алексеевич, вы не во сне меня видели. Я, вот как сейчас, была с вами. Честное слово!

— Я допускал это. Гипотетически, — и он замолчал.

Больше всего Аэлита беспокоилась, что он спросит, как она тут оказалась? А он не спрашивал. Она боялась, что московские неприятности станут для него новыми потрясениями. И потом… потом Аэлите не хотелось признаваться Николаю Алексеевичу, что она прилетела сюда не просто к нему, а по поручению секретаря парткома.

— Я помню все, — сказал Анисимов как бы после раздумья.

— Все? Все? Честное слово?

— И даже последние ваши слова в ответ на безответственное предложение в бессознательном состоянии.

— Как вы можете так! Я все глаза проплакала, думая о вас.

— Значит, не забыли?

— Я? Никогда!

— Не люблю этого слова. В нем заложено отрицание. Куда лучше всегда.

— И я хочу всегда, всегда с вами.

— Значит — не утешение умирающему?

— Нет! Это планы живущих!

— Это хорошо звучит. Наклонитесь ко мне. Вот так.

— Ой, Николай Алексеевич! Вы, значит, в самом деле поправляетесь! Я так счастлива!

— Что же мне тогда говорить? — ответил он ее словами, прозвучавшими когда–то при первой их встрече на фоне Эльбруса.

Только когда Анисимов окончательно поправился и Танага заявил, что «чрезвычайно доволен его судьбой», Аэлита появилась в палате, смущенная и сама не своя.

— Ну что еще? — сидя на койке, с улыбкой спросил Анисимов, деланно хмуря брови и снова любуясь Аэлитой.

— Я должна признаться вам…

— Нет! Это я должен вам признаться, став на колено. Я уже могу, — и он сделал движение, но Аэлита удержала его:

— Вы шутите, а я серьезно. Вот, — и она протянула письмо.

— Что это?

— Письмо от партийного комитета вашего института.

— Как? Разве почта работает? И почему без марки?

— Да. Почта — через космос. И почтальон перед вами. Или, вернее, нарочный.

Он разорвал конверт и пробежал письмо глазами Нахмурился и вцепился рукой в седую бороду, зажал ее в кулак.