Кана. В поисках монстра - Роман Романович Кожухаров

людей. Коли месяц краснел на ущербе, значит, он его грыз железными зубьями, пил лунную кровь, а съев, но не насытившись, не утолив своей дьявольской жажды, принимался цедить кровь людскую.

Это нынче валюту перегоняют из углеводородов, а прежде, испокон века, ресурс был один: плоть и кровь человеков. И ведь трубопроводы, оплетшие мир, как плетёнка — бутыль, качая и ночью, и днём жирную нефть и голубое амбрэ, вытеснить не посмели невольничьи рынки.

Всё также текут, как по трубам, по тайным тропинкам рабы, без паспортов, а значит, без имени — но с плотью и кровью, человеческий материал для борделей и строек, для замены прогнивших деталей в упревших утробах сильных мира сего.

Трафик арбайтеров-нелегалов, детишек на органы, глупых, но кровь с молоком, выпускниц славянских, молдавских, мадьярских, словацких секций эстрадных и бальных танцев, заместо обещанных танцев — «в полумгле без интима» — получивших с палубы на бал по зарёванному хлебалу, а после гребущих во все дыры бесконечный конвейер жестоковыйного интима. Ай, карош наташка! И нынче бестолково-мохнатое золото не упало в цене против золота черного. А что говорить про тогда.

Умело варганил делишки негоциант Василий Лупу. На слушок, неотступно, но тайно вившийся следом, не обращал ни малейшего взора. В глаза попробуй скажи. Слабо? То-то же. Не мог никто вынести волчьего[29] взгляда коварного Лупу. Много ли злата отмерил султану блистательной Порты? Что есть мера, коли есть вера? Сыпал и сыпал, пока не позволил Стамбул сесть арнауту правителем в Яссах. О золоте тот не жалел.

Сторицей намеревался вернуть хитроумный владыка. Хоть и сметлив, и заносчив тут люд, но гуртом неподъёмен на смуту. Все, как их виноград, от земли, винопийцы и богобоязненны, а, значит, терпеливы к ярму налогов и сборов.

И ещё одно… Таилось в покоях молдавского господаря нечто бесценнейшее перед жёлтым металлом. Руксанда, свет отчих очей, ликом и статью красивейшая перед Богом и перед людьми. Столько сердец разбилось о бастионы её красоты, что осколками их можно выстелить дорогу от Ясс не то, что на восток, до самых османских Бендер и до Дикого Поля, но даже на юг, к пределам сахарных бастионов Четатя-Албэ.

Знатнейшие женихи, потерявши покой, как мотыльки — огонь, осаждали ясские чертоги. Людская молва, как морская волна, разносила вокруг недобрые вести. Мол, не плачьте по волосам те, кто свяжется с дочкой властительного кровопийцы.

Горячей крови женихов все отговоры — горохом об стенку. Сам польский гетман Калиновский засылает сватов к молдавскому господарю. Очарован паныч блеском очей ненаглядной Руксанды. Ослепительно блещут в зрачках писаной крали красноватые отсветы отчего золота.

Но явился под Яссы соперник спесивому шляхтичу. Сын Запорожского гетмана Тимош Хмельницкий с виду неказист: малорослый, весь в оспинах, глядит исподлобья, по-волчьи. Но горяч и удал, заради невесты готов хоть к черту на рог, хоть к дьяволу в пекло.

Под стать атаману и войско, неистовые в брани и в гульбе, запорожцы-сечевики. Пять тысяч бритых голов привёл с собой Тимош под Яссы. Турецкие ятаганы, дамасские сабли, секиры, мушкеты, копья с прапорами и значками, вольно плещущими на валашском ветру, будто тысячи оселэдцев.

Гляделок с будущим тестем лихой запорожец не убоялся, от зловещих пророчеств отмахнулся, как от назойливого слепня. «Казак кровопийц-упырей не боится, потому как в жилах его заместо крови течет горилка. Нечто зазря мы храним, как зеницу ока, и таскаем повсюду с собой десницу славного кошевого Серка Праворучника? Нечто химородники[30] с Хортицы — хлюпики против волошских вурдалаков?», — так напутствовал Богдан сына на сватовство.

Как положено батьке Хмельницкому, поучал посреди запоя — такого же необъятно широкого, как Днепр ниже порогов. Не зря на Сечи гутарили, что Богданов сын сам характерник, но из таковских, которых хоронят к низу лицом.

Не зря, при рождении Тимоша, колы батька в пьяном счастии восклицал: «От, дитя народилось с казацкой чупрыной!», повитухи шушукались, что де неспроста у младенчика маковка ощетинилась волчьим волосом. Да мало ли что балакают заполночь, принявши горилки у сторожевых костров!

Не захотел подобру-поздорову уступить запорожцу невесту упёртый шляхтич. Калиновский объединился с прочими обиженными женихами и выступил войском против Тимоша и его хлопцев. На обиженных воду возят.

Радушно, под местечком Батоги, встретила поляков казачья вольница. Дали пешие сечевики залп огневой из тыщи мушкетов и разом ударили конники с пиками и саблями наперевес. В плен запорожцы не взяли ни одного. Пировали всласть на кровавой свадьбе. Шесть тысяч поляков полегли под Батогами. Кровь ручьями текла по холмам.

Копыта вороного под Тимошем скользили и оступались, когда хозяин коня, пьяный от скачущей рубленной плоти, собственноручно отделил голову жениха Калиновского от плеч и поднес обручальный дар к ногам невесты. Тесть, как родного сына, обнял залитого кровью врагов зятя.

Как меха, принявшие играющий муст, разошлась во всю ширь Молдавия, принимая разгульное торжество брака Тимоша и Руксанды. Венчали молодых здесь же, в Яссах, в древнем монастыре, прославленном во всём православном мире чудотворным образом Божьей Матери.

Долгий путь проделал сей образ, прежде чем обрести свой дом в обители Нямца. Насильно икону отправили в Рим, но она своих ходом, по Тибру и Средиземному морю вернулась в Царьград. Три века минуло с тех пор, как император Константинопольский даровал этот образ молдавской земле, и все эти годы монахи денно и нощно молились о том, чтобы Нямецкая Богоматерь их не покинула.

Святым чудотворным образом, с которого, по столь торжественному поводу совлекли драгоценный оклад, благословил господарь свою дочь и её избранника на совместную жизнь. Дивился народ красоте невесты и царским её одеяниям, парче и пурпуру. Чудным находили великое сходство недвижного взора Руксанды и строгого лика Преблагословенной Владычицы. Отчего золото нимбов вкруг святейших голов Богоматери и Младенца небывало полнилось пурпуром, червонея на солнце?

У алтаря, добившись, казалось бы, своего, жених был хмур и невесел, всё также смотрел исподлобья. Тревога серебряной змейкой вползла к нему в грудь и сосала его молодое, горячее сердце. Тесть взял с него слово, что покуда свадьбу не отгуляют, не войдёт он к Руксанде, как муж к жене, а свадьбу пусть гуляют весь путь, что проделают они до своего имения в Рашкове. Там теперь жить молодым, таков щедрый подарок на свадьбу свата Богдана, гетмана вольного Запорожского войска.

«Пусть запомнится ваша свадьба так, что шире её не бывало под солнцем и под луной», — так молвил Лупу. И Тимош, чуткий к разгулу и шику, согласился, не споря. А после затосковал. Ведь к Рашкову путь не близок,