Филип Фармер - Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол

— Кроме того, — говорил Фобо, — позволь мне отметить, что ваша теология пестрит несоответствиями. Вы, сигмениты, верите, например, в то, что каждый человек ответствен за все, что с ним происходит, поэтому, если происходит что-то плохое, винить в этом некого, кроме самого себя. Если ты, Хэл Ярроу, споткнешься об игрушку, оставленную на твоем пути счастливым младенцем, лишенным всяческого чувства ответственности, и разобьешь себе локоть, то получается, что случилось это потому, что ты сам хотел себе нанести именно это увечье. А если ты серьезно пострадаешь при несчастном случае, то для тебя это будет не «несчастный случай», а твое личное согласие с тем, чтобы потенциальная опасность реализовалась. Ведь если тебе не захочется вовлекаться в подобную «многоложность», ты всегда можешь по своему желанию реализовать другую линию будущего.

Если ты совершишь преступление (конечно же, только по собственному желанию, обстоятельства в счет не идут!) и тебя поймают, это будет означать лишь то, что дело не в твоей бездарной организации преступления или в том, что уззиты оказались умнее тебя (кстати, как их у вас зовут в народе: «узами»?), а в том, что ты сам этого хотел. Ты, преступник, сам хотел, чтобы тебя поймали — ведь ты сам так развернул всю ситуацию!

И если ты умрешь, то только потому, что ты сам этого захотел, а не потому, что кто-то там навел на тебя дуло и спустил курок. Ты умрешь потому, что поймал пулю по собственной воле и был абсолютно согласен со своим палачом, что тебя необходимо убить.

Подобная религия и философия очень удобна церкводарству, просто шиб какой-то! Она же снимает с них полностью всякую ответственность за то, что они наказывают, пытают и несправедливо осуждают вас, короче, распоряжаются вами с грубой бесцеремонностью. Ведь если бы ты сам не хотел, чтобы тебя распинали, давили налогами, дискриминировали, то этого бы не было? А?

Но если ты хоть в чем-то не согласен с церкводарством и решаешься бросить ему вызов, то оказывается, что ты делаешь это только потому, что по наущению Противотечи пытаешься реализовать мнимобудущее, а значит, автоматически становишься государственным преступником. Такую крепкую систему в одиночку не разбить.

А теперь слушай меня внимательно: ты уверен в том, что по собственной воле можешь сам определить свое будущее. Но ведь оно уже определено после того, как Сигмен совершил путешествие во времени и закрепил будущее! Ах да, его брат Иуда-Меняла может временно расстроить будущее и прошлое! Но ваш-то Сигмен всегда начеку и восстановит утраченное равновесие!

Так позволь мне задать тебе вопрос: как же ты сам можешь формировать свое будущее, когда оно уже раз и навсегда сформировано и предсказано Сигменом? Прости, но надо выбрать что-то одно: или ты его творец, или — Предтеча. Но не оба же сразу.

— Ну ладно, — сказал Хэл, стараясь говорить спокойно, хотя грудь его ходила ходуном, руки тряслись, а голова кружилась от ярости. — Я и сам задавался этим вопросом.

— А кому-нибудь еще его задавал?

— Нет, но… — осторожно ответил Хэл, чувствуя, что его заманивают в ловушку — Нам, конечно, было дозволено задавать вопросы учителям, но этого вопроса не было в рекомендованном списке!

— Ты хочешь сказать, что для вас были разработаны вопросники?

— Ну да, а почему нет? — вспылил Хэл. — Эти вопросники были специально разработаны для нашей же пользы. Церкводарство путем долгих экспериментов установило наиболее распространенные вопросы, которые могут возникнуть у студентов, и составило на их основе рекомендательный список для менее сообразительных.

— Ага, понятно, — сказал Фобо. — И я могу предположить, что все остальные вопросы, не входящие в список, были определены как опасное свободомыслие, способствующее многоложеству?

Хэл мрачно кивнул.

И Фобо продолжил свое безжалостное вскрытие и под конец настолько разошелся, что осмелился посягнуть на святая святых — на неприкосновенную персону самого Сигмена!

Он заявил, что, когда он прочитал биографию и теологические труды Предтечи, перед ним предстал, как перед объективным и незаинтересованным читателем, портрет сексуально-фригидного женоненавистника, страдающего комплексом мессианства, имеющего параноидальные и шизофренические отклонения, которые временами прорываются сквозь ледяную оболочку целомудрия всплесками религиозно-научных фантазий и откровенного бреда.

— Все другие лидеры, — говорил Фобо, — стремятся самореализоваться и утвердить свои идеи в то время, в котором они живут. Но Сигмен переплюнул всех бывших до него вождей и мессий.

Пользуясь омолаживающими сыворотками, он прожил достаточно долго времени не только для того, чтобы построить общество по своему образцу, но и укрепить его и искоренить все его недостатки. И не умер, пока цемент его социальной формации окончательно не затвердел.

— Но Предтеча не может умереть, — запротестовал Хэл. — Он живет во времени. Он все время с нами, перемещаясь из настоящего в прошлое, выныривая из прошлого в будущее. Везде, где ему необходимо изменить мнимое время на истинное, — он там.

— Ах, ну да, конечно, — улыбнулся Фобо. — По этой-то причине ты и помчался в развалины: а вдруг там на фресках найдется свидетельство его пребывания здесь? Что, разве не так?

— Я и до сих пор так считаю, — сказал Хэл. — Но я отметил в своем докладе, что, хотя пришелец со звезд на фреске имеет некоторое сходство с Предтечей, все же считать факт его пребывания здесь доказанным — преждевременно.

— Как бы то ни было, я расцениваю все твои доводы как весьма спекулятивные. Ты заявляешь, что все его пророчества рано или поздно сбываются. На это я могу сказать, что, во-первых, они весьма двусмысленно составлены, а во-вторых, ваше обладающее огромной властью церкводарство прилагает все усилия, для того чтобы они сбылись.

А ваше общество! Вся эта иерархия ангелов-хранителей, образующих пирамиду: каждые двадцать пять семей имеют своего иоаха, надзирающего за ними даже в самых интимных мелочах; каждые двадцать пять семейных иоахов имеют во главе блок-иоаха; и каждые пятнадцать блок-иоахов подчиняются сверх-иоаху, и так далее, и так далее… Подобное общество базируется на страхе, взаимной ненависти и унижении…

Иногда Хэл, потрясенный сказанным, соглашался, а иногда в возмущении порывался уйти. Тогда Фобо останавливался и предлагал себя опровергнуть, если он не прав. В ответ Хэл взрывался от смятения и отчаяния фонтаном цитат, сам понимая слабость своей позиции, чувствуя, как уходит из-под его ног фундамент, некогда казавшийся незыблемым. Иногда, когда его вспышка заканчивалась, его вежливо приглашали сесть и снова продолжить беседу. Иногда даже Фобо выходил из себя, и тогда они переходили на личности и теологический спор превращался в вульгарную драку. Дважды они, исчерпав все аргументы, бросались друг на друга с кулаками: Фобо раскровянил Хэлу нос, а тот засветил сочувственнику под глаз хороший фонарь. После таких сцен очкец обычно падал землянину в объятия и просил прощения, и они усаживались рядышком и пили до тех пор, пока нервы окончательно не приходили в порядок.

Хэл понимал, что ему не нужно слушать Фобо и позволять жуку втягивать себя в беседы, многоложные по своей сути и содержанию. Но и уйти он не мог. Даже предельно возмущаясь доводами Фобо, он испытывал одновременно странное удовлетворение от этих дискуссий. В них для него была своего рода прелесть. Что-то не давало ему заставить замолчать это существо с другой планеты, чей беспощадный язык порой разил больнее, чем бич Порнсена.

А потом он делился своими переживаниями с Жанет. Она просила его повторять содержание их бесед снова и снова, пока он не выговаривался полностью и боль разочарования, отчаяние, ненависть и сомнения не отступали. А потом всегда вступала в свои права Ее Величество Любовь. Первый раз в жизни он понял наконец, как женщина и мужчина могут слиться в единую плоть. Он и его бывшая жена в такие моменты замыкались в кругу собственного одиночества, собственных эмоций и ощущений. Но Жанет знала геометрию, которая размыкала эту Окружность и втягивала его внутрь ее круга, и химию, благодаря которой его существо вступало во взаимодействие с ее.

И всегда эти праздники сопровождались ярким светом и выпивкой. Но ни то ни другое больше не раздражало его, а Жанет не знала, что теперь она пьет чистейший «Алкодот». К постоянному свету ночника он относился как к ее милой причуде, так как она настаивала на нем только в минуты любви — темноты она не боялась. Он этого не понимал, но терпел. Ну, может, она хочет запечатлеть в памяти все до мельчайших подробностей, прежде чем однажды потеряет его навсегда. А если так, то пусть ее — да будет свет!

К тому же при свете Хэлу легче было изучить ее тело, к которому он испытывал отчасти сексуальный интерес, отчасти — научный. Он был поражен и восхищен множеством мелких различий ее тела с телом земной женщины. Например, у нее на небе был небольшой кожистый отросток, очевидно, рудимент какого-то органа, чьи функции в процессе эволюции атрофировались. Зубов у нее было двадцать восемь — отсутствовали зубы мудрости. Это могло быть, а могло и не быть характеристикой ее предков по матери.