Игорь Бунич - Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты

— Обижаете, гражданин начальник, — отвечает он мне, — читать прошлые инкарнации каждый дервиш умеет. Для этого на Тибете жить не нужно. Для этого достаточно свинины не есть. Я кое-что и похлеще могу, чем инкарнации читать.

— Вот как? — говорю я. — А ну-ка скажи мне, кем я был в предыдущей жизни.

— Никем не были, гражданин полковник, — улыбается Хаким, — душа ваша молодая. Живёт в теле первую жизнь. Такие тело любят, а потому будете вы долго жить. Тем более, что душа у вас женская, любопытная, склонная к авантюрам, но в союзе с телом немного ограничена в своих поступках. Вчера, например, она летала ночью в Антарктиду, где встречалась с душой полковника Лукьянова, который собирается там строить зону…

— Стоп! — приказываю я. — Тихо, Хаким! А то нам обоим несдобровать!

А сам пот со лба вытираю.

“Вот, думаю, и ответ, как быстро управляемая душа добирается до секретной информации. Можно сказать, до стратегических планов, ещё вынашиваемых в правительстве”.

— Только ничего не выйдет, — продолжает Хаким, игнорируя мой приказ замолкнуть.

— Почему же, — спрашиваю я, — не выйдет? Всё, что наметила партия, выполним. Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики, Хаким. Прикажут взять Антарктиду — возьмём и Антарктиду. Что нам помешать может?

Сам понимаю, что несу вздор, но на каком языке полковник МГБ может ещё разговаривать с ЗК?

— Война помешает, — говорит Хаким.

— Война? — переспрашиваю я. — Будет всё-таки война? Скоро?

— Скоро, — кивает головой Хаким.

Я верю, потому что и товарищ Сталин об этом предупреждал неоднократно.

— И кто победит? — спрашиваю я.

— Победит дружба, — отвечает Хаким.

— А яснее нельзя? — злюсь я.

— Яснее нельзя, — подтверждает Хаким, — и из будущего, и из прошлого нет ясных ответов. Язык оракулов иносказателен. Дружба — это тоже понятие растяжимое. В объятиях, порой, задушат быстрее, чем в драке.

— Ладно, — говорю я, — не умничай. Скажи лучше, с кем война будет? С американцами?

— Американцы далеко, — уклончиво отвечает Хаким, — война начнётся в душах. Это самая страшная война, начальник, когда тело начинает сражаться с собственной душой. Тогда душа поворачивает энергию тела на что угодно, чтобы передохнуть. И вот тут-то всё и начинается. Такие периоды уже бывали. Особенно в России.

— А где это ты так хорошо выучил нашу историю, — подозрительно спрашиваю я, — в разведцентре?

— Нет, — неожиданно ошарашивает меня Хаким, — ни в каком разведцентре я не учился. А историю России хорошо знаю, потому что сам я русский.

— Не лепи горбатого, — перешёл я на зековский сленг, — а то обратно в зону отправлю. Какой-же ты русский, если в карточке ясно написано — японец. И место рождения у тебя указано — Япония. И приговор тебе зачитали на японском языке через переводчика. Ты мне голову не морочь, пожалуста. Потому что, если ты русский, то приговор твой могут пересмотреть. Так тебя судили как иностранного подданного, а так подвесят ещё измену родины в форме шпионажа. А это уже верный “вышак”, хоть он сейчас и официально отменён.

Мы к этому времени уже до Москвы добрались обратно. На аэродроме меня мой генерал встречал с машиной.

— Золотой кадр, — докладываю я, — где мы его разместим, товарищ генерал? На Лубянке или на какой-нибудь точке?

— Ты рехнулся, Лукич? — спрашивает генерал, — вези к себе домой, держи на квартире, никуда не выпускай. Деньги мы на его содержание выделим. И, давай, работай!

Денег на содержание Хакима полагалось 3 рубля 70 копеек в день плюс ещё 30 копеек как “лагкомандировочные”. Генерал решил не мелочиться и сразу же отсчитал мне 300 рублей.

— Ничего не жалко, — заявит он, — только дай результат. И никому ни звука, пока я лично всё не проверю.

Привёз я Хакима к себе домой, поставил раскладушку, купил хлеба, сарделек и “маленькую”, чтобы смазать взаимоотношения.

— Нет, нет, — отказался Хаким, — не пью я, гражданин начальник. В рот не беру. Капля алкоголя может привести к непредсказуемой катастрофе.

— Ну, будет, — увещеваю я, — какая там катастрофа! Отправим тебя в зону обратно или здесь расстреляем. И дело с концом. А в рапорте что-нибудь придумаем. Напишем, что отправили тебя проводить геологическую разведку в Антарктиду вместе с полковником Лукьяновым. Он, кстати говоря, хотел взять тебя с собой на первом пароходе. Вместе с ломами и колючкой.

— Не поедет в Антарктиду полковник Лукьянов, — отвечает Хаким, — не поедет. Потому что его диссертацией по экономике социализма интересуется сам товарищ Сталин. От этого полковник Лукьянов так разнервничается, что умрёт в какой-то местной роскошной больнице.

“Интересно, — думаю я, — у нас на Лубянке почти все знали, что товарищ Сталин пишет книгу по экономике социализма. Не подсылал ли Лукьянов душу Хакима, чтобы подсмотреть тезисы вождя на предмет плагиатного использования в своей диссертации? Или Хаким инициативно прочёл сталинскую рукопись и подсказал тезисы Лукьянову. Теперь с лукьяновской диссертацией ВАК доложил вождю, и Сталин, конечно, даст команду разобраться, каким образом документы с его стола стали известными какому-то полковнику Лукьянову из далёкой сибирской зоны. Разборка, разумеется, начнётся с того, что Лукьянова возьмут. Он — в этом можно не сомневаться — тут же сдаст Хакима. Другими словами, и меня тоже”.

“Да, — вздохнул я, — не дожить тебе, Лукич, с такими заданиями до 100 лет”.

— Ладно, — говорю я Хакиму, — не пей, если душа не принимает. Я один выпью. А что со мной будет — можешь подсказать? Генерала получу?

— Нет, — отвечает Хаким, — не будете вы, гражданин полковник, генералом. И не мечтайте. Когда душа первую жизнь живёт, тело никогда высоко не поднимается, но и в пропасть, вместе с тем, не срывается. Я говорил уже, что душа ваша женская, она интуитивно высоко не лезет, а больше приглядывается. Ей всё интересно, потому вы, наверное, много всякого такого знаете, что другому знать не положено, да и вам тоже.

— Твоё здоровье, Хаким! — поднял я стакан, чокнулся с бутылкой и выпил. Моя душа, хоть и женская, по утверждению Хакима, но приняла хорошо. Зажевал я сарделькой и спрашиваю Хакима:

— Значит, говоришь, что ты — русский? Как же тебе сподобилось в японца-то превратиться?

И рассказал мне Хаким такую историю.

Родился он в Петербурге. Зовут его Савелием Александровичем Волжским. В 1911 году окончил он факультет Восточных языков Петербургского университета. В следующем, 1912 году, уехал в Тибет, поскольку всегда интересовался мистическими учениями Востока. Прошёл полный цикл послушания в одном из тибетских монастырей, а затем стал монахом. Был даже приближен Далай-ламой. Был знаком с художником Николаем Рерихом и его женой. В это время его и застукал тогдашний иностранный отдел НКВД.

Под видом странствующего монаха бродил по тылам Квантунской армии, собирая информацию для нужд нашего Дальневосточного фронта. После событий на Халкин-Голе вернулся в СССР и служил переводчиком при штабе фронта в Хабаровске. С самого начала советско-японской войны был личным переводчиком генерала Пуркаева. Как-то был послан генералом в Улан-Батор договориться с монгольскими товарищами насчёт кавалерийского фуража. В Улан-Баторе с криками “Японец! Японец!” был арестован контрразведчиками маршала Чойбалсана, которые, к удивлению Савелия Александровича, изъяснялись только по-японски, и он вынужден был отвечать им на том же языке.

Монгольские особисты передали Волжского нашим, которые сразу начали обращаться с ним на японском языке. Все попытки Волжского начать говорить по-русски пресекались переводчиком Тихоокеанского флота. Этот же переводчик был при Волжском и на заседании трибунала.

Объяснения Савелия Александровича и захваченные при нём его личные документы послужили почему-то чистосердечным признанием и вещественным доказательством, что он — офицер Квантунской армии при выполнении шпионско-диверсионного задания пользовался липовыми документами на имя старшего лейтенанта Волжского.

Ему хотели пришить заодно и убийство Волжского с целью завладения его формой и документами, но, к счастью, проверка показала, что никакого Волжского Савелия Александровича в кадрах Дальневосточного фронта не значится. Поэтому Волжский отделался 25-ю годами лагерей.

Я налил себе ещё стопочку и выпил. Зажевал хлебом.

— Занятно, — сказал я, — но не очень правдоподобно, дорогой Хаким. Ты мне эти сказки рассказываешь в надежде, что я не смогу их проверить. А, между тем, они проверяются в шесть секунд. Те, кто при больших штабах ошивался во время войны, все были на особом учёте. Проверить ничего на стоит. Особенно переводчиков. Ведь их во время войны с Японией было человек семь.

— Проверяйте. — говорит Хаким, — вы убедитесь, что я говорю чистую правду.