День Благодарения - Илья Витальевич Горячев

дверь в обшарпанный магазинчик была обезображена примитивным граффити, сделанным по трафарету – перечеркнутая оса и надпись – “WASP[7] – out!” Клод покачал головой и, чуть помедлив, вошёл внутрь. Перекинувшись парой фраз со старым мистером Лайамом, который помнил Клода ещё лопоухим младшеклассником, он набрал кое-чего съестного и с бумажным пакетом в руках вышел обратно на улицу. В здание напротив, с громадной объемной вывеской “Ecofood Inc” на крыше, выстроилась бурлящая очередь людей, сжимавших в руках купоны, а из дверей навстречу им выходили довольные ранние пташки, пришедшие к офису ещё затемно, и теперь тащившие домой распухшие сумки, набитые бесплатными соевыми продуктами. Стоявшая в людском хвосте крайней неопрятная толстуха с дредами окинула Клода долгим презрительным взглядом и, хмыкнув, отвернулась. Действительно, если кто-то готов платить за то, что другие получают бесплатно, вероятно, у него есть веская причина на это. В лучшем случае – это просто нежелание ждать и толкаться в очереди, ну или банальное высокомерие – хотя одного этого достаточно для активного порицания, ну а в худшем… Об этом лучше даже и не думать, а то ещё накликаешь беду…

«Надо хоть иногда получать эти купоны и использовать их хотя бы для виду, – подумал Клод, – а то действительно можно слишком уж подозрительно отбиться от большинства».

Его родители сбежали из Канады сразу же после её выхода из Содружества и провозглашения там народной республики. Они с детства учили его выживать, то есть мимикрировать и не выделяться, потому он умудрился дожить до тридцати лет практически без проблем, что можно было считать серьёзным достижением, учитывая его весьма сомнительное для Бостона, да и для любого другого крупного города, происхождение. Чистых «ос» не любили нигде, даже если в их жилах текла исключительно галльская, без единой капельки англо-саксонской, кровь. Он даже умудрился продержаться два года в университете, пережил курс ответственной экономики, но социальной антропологии с её краеугольной критической расовой теорией выдержать всё же не смог, особенно ролевых коллоквиумов, где ему постоянно доставалась роль «узколобого эксплуататора – реакционера».

– Эй, Клод! Ну-ка, стой-ка! – Уже на лестнице его бесцеремонно поймала за рукав Камала Фримен – старшая по подъезду от гражданского комитета. – Стой же, тебе говорю, глупый белый мальчишка! – Несмотря на то, что была на пару лет младше, дородная, бритая наголо Камала относилась к «снежку» слегка покровительственно и считала в принципе неплохим парнем, но, на всякий случай, всё же приглядывала повнимательнее и спуску не давала. В его же собственных интересах, разумеется.

– Читал новые правила, уайти? Ещё вчера я всем жильцам разослала.

Клод отрицательно мотнул головой. Камала сделала круглые глаза и разочарованно чмокнула губами.

– Ладно, слушай. С Нового года запрещается жить с так называемыми породистыми собаками…

– То есть нельзя держать?..

– Не «держать», Клод! Уж тебе-то первому стоит следить за языком. Общественно-приемлемой уже сколько лет считается форма «жить с собакой». Теперь же упразднено устаревшее деление на породы, а потому мы на общем собрании решили, что наш дом поможет нашим четвероногим товарищам естественным образом избавиться от такого вредного и навязанного предрассудка, как «порода». На той неделе общественному порицанию подвергся тот тип с соседней улицы, что постоянно гулял вместе с собакой, которую ранее определяли, как «немецкая овчарка». Помнишь его? Так вот. Пёс уже в зооприюте и познакомился там с очаровательной колли – я читала в блоге приюта – надеюсь, у них как можно быстрее появятся щенята! Пёс, конечно, пока скучает, но ксенопсихолог разъяснил ему, что это исключительно навязанное этим бывшим эксплуататором чувство вины…

– А что с Тимом? – вклинился в её монолог Клод.

– С кем? – скорчила недовольную гримасу Камала.

– С Тимом. Хозяином… ну то есть с тем типом, как ты выразилась, с которым жила и которого выгуливала та самая бывшая овчарка и его чему-то там подвергли, вот с ним что?

– А, с этим… – протянула Камала, – наверное, всё ещё в больнице. Ты что, знаешь его? – в её голосе появились подозрительные нотки.

– Ходили в один класс в начальной школе, – Клод попытался сказать это как можно более равнодушно.

– Смотри, Сантклауд… – Камала покачала головой, – не говори потом, что я тебя не предупреждала. На твоём месте я бы ни одного собрания нашей ячейки гражданского комитета не пропускала, а ты в нём даже не состоишь… Теперь ещё и контакты подозрительные. Ты понимаешь, что человек, и к тому же этнический эксплуататор, все предки которого исключительно из Европы, который заводит… Тьфу! Запутал меня совсем! Который живёт. – она с особым нажимом выделила это слово, – с такой собакой, как у этого твоего Тима, как минимум подсознательно, а скорее всего и осознанно является супрематистом, скрывающим свои людоедские взгляды, прекрасно понимая их неприемлемость и осознанно отказываясь работать над собой и искоренять…

– Камала, я опаздываю. У меня ещё много дел, – Клод боком протиснулся мимо массивной активистки и быстрым шагом начал подниматься по лестнице.

* * *

Клод любил сельскую местность. Унылые и опасные пригороды он постарался преодолеть как можно быстрее, и теперь его велосипед шустро катил по просёлочной дороге, а сам он отдыхал от городского напряжения и суеты вечно гомонящих толп. Крутя педали, Клод наслаждался одиночеством. Уже через несколько миль, луга и рощи сменились обработанными полями и пастбищами с невысокими символическими оградами из песчаника, а вдалеке уже показались аккуратные строения ферм.

«Ну вот, почти и добрался», – подумал Клод, стирая мелкие капельки пота со лба тыльной стороной ладони.

Обогнув массивный дощатый амбар, покрашенный кое-где облупившейся красной краской и производивший впечатление немного изношенной и потёртой, но всё ещё крепкой добротности, он спрыгнул с велосипеда и покатил его рядом с собой.

Хлопнула дверь. На увитую плющом террасу вышел пожилой мужчина с пышной рыжей бородой в клетчатой байковой рубахе с аккуратно закатанными рукавами и в потёртых джинсах. В его прищуре сквозила основательность, а сам он напоминал кряжистый дуб, намертво вросший корнями в почву.

– Бонжур – бонжур, мой юный друг! – пробасил он, прикасаясь двумя пальцами к полям воображаемой шляпы.

– Я двадцать лет живу южнее Сент-Джона[8], мистер Бёрнс, – ответил с улыбкой Клод, ставя велосипед на подножку и снимая рюкзак с плеч, – но для вас я по-прежнему франко-канадец.

– Клод, мой мальчик, для меня ты француз, – со смехом сказал фермер, спускаясь с террасы навстречу гостю, – и совершенно неважно насколько чисто ты теперь говоришь по-английски и как долго прожил в Массачусетсе. Кровь есть кровь. Даст Бог, и дети твои останутся французами, – он подмигнул с молодым озорством во взгляде. Джонатану Бёрнсу