Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Возвращение

Ознакомительный фрагмент

Она снова повернулась к Вилентьеву и, твердо глядя в глаза собеседника, сказала:

— Парашистай не насильник. Да, он убийца. Да, он маньяк-потрошитель. Да, возможно, он психически болен. Но он не будет таким образом издеваться над мертвым телом. Это нонсенс. Это абсолютно невозможно, потому что этого не может быть. И еще, — Мария Давидовна вытащила из пачки фотографию и показала пальцем, — это все некрасиво выглядит, особенно разрез. Если вы помните, Парашистай хорошо рисует, у него есть художественный вкус, и он бы не стал так неэстетично разрезать тело и вываливать наружу внутренние органы. Поэтому я уверена, что это подражатель. На сто процентов.

Иван Викторович, глядя на прищуренный взгляд и упрямо сжатые губы собеседницы, кивнул. И снисходительно улыбнулся. Ему надо было уже давным давно догадаться, что эта женщина неравнодушна к доктору Ахтину. И, следовательно, она теперь ему не помощница, потому что всеми силами будет его защищать, даже вопреки здравому смыслу.

Хотя — майор задумчиво потер пальцы рук — если правильно использовать это знание, то есть возможность быстро найти Парашистая. Если допустить мысль, что Парашистай тоже питает к этой женщине какие-либо теплые чувства, то, пожалуй, это надо использовать во благо следствия и для скорейшей поимки маньяка.

А именно это ему сейчас и надо.

4

Я ставлю на чурбан березовую чурку. Беру колун обеими руками и поднимаю вверх. Резко опускаю на выдохе. Удар — и сухая чурка разлетается на две части. Поднимаю ту, что отлетела ближе ко мне и снова ставлю на чурбан. Поднимаю колун. Опускаю.

Простые движения — это мои будни. Простые и прозаичные события жизни.

Я раз за разом совершаю однотипные движения и размышляю. О том, что было и что будет. О событиях последних лет и о том, что мне надо сделать здесь и сейчас. Однажды я сказал, что я — Бог. Сказал уверенно и твердо, глядя в глаза собеседнице. И она поверила. Но — уже тогда я сомневался в этом, а теперь знаю, что это не так.

Простые движения — это жизнь человека. Одного из миллиардов. Он может верить, что Бог есть, может не верить — все это неважно, потому что Спаситель все равно живет рядом, совершая те же рутинные движения. Сегодня вы вместе раскалываете березовые чурки, завтра вскапывайте землю перед посадкой картофеля, а послезавтра — лечите людей.

Простая ежедневная работа. Одна для всех, от Бога до одинокого человека.

Дух вечен, плоть суетна и тленна. Тень покинет человека, имя сотрется из памяти, птица взлетит к горизонту, тело сгниет в земле.

«Ах» для неба, труп для земли.

Ничего не изменилось за тысячелетия. Ни в ежедневной людской суете, ни в рутинных буднях Бога, ни в неторопливой жизни природы.

Простые движения — суть Времени и Пространства. Не надо искать смысл существования человека на Земле, какую-то космическую истину или роль жизни во Вселенной. Эти поиски никуда не приведут.

Глобальная цель недостижима.

Жертвенный подвиг бессмысленен.

Смерть во имя чего-то и для чего-то совсем не нужна Творцу.

Березовое полено после очередного простого движения отлетает в сторону, и я вижу соседа. Он тяжело дышит, словно только что пробежал марафонскую дистанцию. На его руках и на светло-зеленой майке, обтягивающей большой живот, большие красные пятна. Руки дрожат, ноги подгибаются. В глазах — страх, который плавает в мутном сознании алкогольного опьянения.

— Привет, Семен. Как я понимаю, ты только что зверски убил человека, разделал труп кухонным ножом и бежишь рассказать мне об этом?

Я жду, пока мужик пытается что-то сказать в ответ, по-прежнему держа колун в руках.

— Да. То есть, нет. Не я, — мужик наконец-то может более-менее связно говорить, — это Лидка Ивана сковородкой так приложила, что он сейчас лежит в луже крови и, похоже, уже не живой. Насмерть убила сковородкой. Кровищи вокруг море. Иван бездыханный на полу. Ну, я за тобой и побежал.

— Опять пили самогон? — уточняю я, привалив колун к чурбану.

— Ну, дак мы пробовали, как получилась живая вода. Как же без этого. Первачок требует пробы. Это ж святое!

— Ага. Каждый день. Ладно. Пошли, посмотрим на труп Ивана.

В деревне семнадцать дворов, из которых только в четырех есть жизнь. Остальные давно брошены своими хозяевами. Покосившиеся бревенчатые срубы, провалившиеся крыши, заросшая бурьяном земля. Агонирующее поселение — когда я пришел сюда в начале года, жизнь теплилась только в двух домах. В одном живет Иван, который в свои пятьдесят лет выглядел на восемьдесят. С ним проживает гражданская жена Лида. В другом доме — старуха Прасковья, возраст которой понять невозможно. Потом, ближе к лету появился мужик лет сорока по имени Семен, родители которого когда-то жили в этой деревне. «Жена выгнала, — объяснил он своё возвращение на родину, — сказала, что не хочет жить с алкоголиком, а я ведь совсем по чуть-чуть, ну, и еще перед этим с работы уволили. Идти мне было некуда, вот я и вспомнил, что у меня есть домик в деревне».

Иван с Лидой живут через два дома от меня. Я вхожу через покосившуюся калитку, которую Иван за все лето так и не удосужился починить. Скрипящее просевшее крыльцо и потрескавшаяся дверь. Бубнящий голос диктора из постоянно включенного радиоприемника, стоящего у окна. Слева — русская печь. Терпкий, так хорошо знакомый запах крови. В горнице на лавке у стола сидит Лида. Она качается взад вперед и молчит. По лицу текут крупные слезы крепостью градусов в пятьдесят. В правой руке чугунная сковорода с остатками жареной картошки. Пальцы, сжимающие рукоять сковороды, побелели от напряжения. На деревянном полу на старом рваном половике ничком лежит Иван. Вокруг головы лужа темной крови.

Ну, что-то подобное я и ожидал увидеть. Присев рядом с Иваном беру его запястье, затем проверяю пульс на сонных артериях. И спокойно говорю:

— Нормально, живой он.

— Точно? — сомневаясь, дышит перегаром мне в затылок Семен.

— Точно, точно, — и осмотрев окровавленную голову, я добавляю, — мне надо воду, несколько чистых тряпок, ножницы, иголку и нитки.

Лида выходит из прострации, с грохотом роняет сковороду на пол, вытирает рукавом слезы и убегает в соседнюю комнату.

— Ага, — бормочет за спиной Семен, — а я сейчас ведро воды принесу.

Пока их нет, я сжимаю голову лежащего человека и закрываю глаза. На мгновение. Даже не с целью что-то узнать о здоровье и будущем этого человека, а чтобы просто проверить — могу ли я еще, со мной ли мой дар. Затем, встав на ноги, иду к столу. То, что мне надо — почти пустая бутыль самогона — в центре стола. Отставив её в сторону, я сгребаю грязную посуду и остатки пищи на край, освобождая место.

— Вода.

Семен ставит ведро на лавку.

— Давай его поднимем на стол, — говорю я ему.

— Зачем?

— Ну, не на полу же мне его зашивать. Неудобно.

— А, ну да, конечно. Давай.

Вдвоем мы с трудом взгромождаем тело на стол. Я пытаюсь придерживать голову Ивана, но она, тем не менее, с глухим стуком ударяется о столешницу. Иван никак не реагирует, и я думаю, что именно в таких случаях говорят — мертвецки пьян.

— Вот, принесла, — Лида протягивает мне скомканную светло-коричневую тряпку. В другой руке ножницы, черные нитки и игольница в виде ежика.

— Что это? — я, расправив тряпку, смотрю на неё. Выцветшие застиранные женские панталоны.

— Они чистые, — хлопает глазами Лида, — просто порвались и я их уже не ношу. Вот здесь они порваны, — зачем-то уточняет она, показывая на прохудившееся место в задней части панталон.

Я улыбаюсь.

И начинаю делать свое дело.

Простые движения — это и есть смысл бытия.

Бросить иголку с ниткой в самогон. Выстричь волосы вокруг раны на голове. Водой из колодца и тряпкой убрать кровь, грязь и остатки волос. Обработать края раны самогоном. Вымыть руки. Немного выгнуть иглу, чтобы удобно было протыкать края раны. Сначала с одной стороны, затем с другой. Протащить нитку. Завязать узел, сопоставляя края. Снова вдеть нитку в иголку. И следующий шов. Всего восемь раз. В конце холодная вода и самогон на шов. Ну, вот и всё.

Делай то, что умеешь, и Бог будет рядом, даже если он тебе и не нужен.

Даже если предполагаешь, что сейчас это место пустует.

Даже если ты уверен, что птица, взлетевшая к горизонту, еще не вернулась к людям.

5

Автобус резко остановился, и Вика, вздрогнув, проснулась.

— Конечная остановка, Липовая Гора, — услышала она голос кондуктора. Потрясла головой, прогоняя остатки сна, и встала со своего места. Салон автобуса пуст, несколько человек, которые ехали также как и она до конечной остановки, уже вышли. Вика вздохнула, поправила свое единственное приличное платье, сшитое специально для сегодняшнего дня — легкий ситцевый сарафан, красиво облегающий стройную фигуру — и тоже пошла к выходу.