Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков

Грустный вариант, не правда ли? Для спасения шахмат Капабланка разработал реформу: расширить доску до восьмидесяти клеток, ввести дополнительные фигуры – «канцлера» (ходит как конь и ладья) и «архиепископа» (ходит как конь и слон). И даже сыграл матч с Гезой Мароци в такие «расширенные» шахматы. Ласкер реформу критиковал – мол, «антихудожественно и неглубоко» – и предлагал для уменьшения числа ничьих отказаться от рокировки.

– Интересно, – сказал Кирилл. – Но потом пришло поколение гипермодернистов, появились новые дебюты помимо Ферзевого гамбита и Испанской партии, и оказалось, что шахматы далеки от исчерпания, что никакой «ничейной смерти» не существует.

– Так написал Каспаров в 2003 году, но с тех пор много воды утекло. Конечно, гипермодернисты, а вслед за ними и советская шахматная школа расширили границы игры, изыскали массу новых ресурсов, однако «ничейная смерть» – пусть не скачками, пусть голубиным шагом, – продолжала приближаться. Великий Бронштейн уже в 1975 году все понимал: «Грустно иногда становится при мысли, что сегодня уже нет новых первых ходов, завтра не будет вторых, а затем…» Шахматы именно что исчерпываются, но – самое главное! – исчерпывается наша способность ошибаться. Ведь исчезновение ошибок – результат роста знаний. Пока шахматный анализ велся вручную, знания прирастали очень медленно – особенно в сложных многофигурных вариантах; но все в одночасье изменилось с приходом мощных компьютеров. Резко улучшилась техника ведения защиты, массу прежде неясных позиций удалось рассчитать до равных эндшпилей, и стало гораздо труднее получать перевес, играя белыми фигурами. И число ничьих неумолимо поползло вверх. Александр Грищук признался в 2011-м: «Я думаю, мы являемся свидетелями смерти классических шахмат». Тогда же высказался и Крамник: «Очевидно, что результатом практически любого дебюта будет равенство. Чем сильнее становятся компьютеры, тем больше ничейных ресурсов отыскивается для черных». О, это была уже не детская страшилка, не фантастическая легенда времен Ласкера и Капабланки, но – пугающая новая реальность. Вспомните, Кирилл, последние матчи за звание чемпиона мира. В 2014 году в матче Карлсен – Ананд четыре результативные партии из двенадцати; в 2016 году в матче Карлсен – Карякин две результативные партии из двенадцати; в 2018 году в матче Карлсен – Каруана все двенадцать партий заканчиваются вничью. Видна тенденция? Знаний больше, игра скучнее. Так, подобно злокачественной опухоли, «ничейная смерть» распространяется по шахматному миру – сначала она воцарится в партиях супергроссмейстеров, потом придет в партии мастеров средней руки, а спустя еще какое-то время ничья станет единственно возможным результатом даже в сражениях любителей. Увы! Sic transit gloria ludi[44].

– Этого не может быть, – твердо заявил Кирилл. – Это какая-то шутка или, не знаю, заблуждение. Ведь все мы и сегодня продолжаем играть в шахматы, и побеждаем, и проигрываем, и нет никакой «ничейной смерти». А уж сколько лет прошло с 2018 года.

– Та-та-та, а вы знаете статистику? Не знаете? А я знаю, я изучал вопрос. Количество ничьих продолжает возрастать. Дело в том, что шахматы умирают медленно, это процесс, растянутый во времени, длящийся, но – неостановимый. Смерть игры неизбежна.

Кирилл, естественно, не мог поверить таким словам.

И Броткин это осознавал, Броткин сказал:

– Вы несказанно удивили (и даже напугали) меня, Кирилл, когда пришли на кафедру анализа закрытых начал и с порога принялись говорить о Владимире Крамнике. Это потрясающее совпадение! Ведь именно Крамник раньше остальных забил тревогу, именно он призвал общественность всерьез отнестись к угрозе «ничейной смерти». И лишь в свете заявлений Крамника можно осознать гениальность Фишера. Фишер успел застать начало компьютеризации шахмат и понимал, куда может привести этот процесс. Вот зачем нужны изобретенные им шахматы-960. Дело не в извращенном уме, не в попытке посмеяться над естеством и не в пустых надеждах вновь вернуться в шахматную элиту. Дело в том, что только переход на шахматы-960 спасет нашу древнюю игру от «ничейной смерти».

– Спасти-то спасет, – замялся Кирилл, – но как-то это… чересчур, что ли.

– Понимаю, – насупился Броткин. – Я понимаю. Усилиями Уляшова и остальных шахматы-960 пользуются дурной славой. О них стараются не говорить, а если и говорят – то лишь с осуждением. Но в курсе ли вы, что задолго до Фишера шахматы с вольной расстановкой фигур предлагал тот же Давид Бронштейн? И что огромный вклад в популяризацию шахмат-960 на Западе внес всеми любимый Петер Леко? Не в курсе, разумеется, – это запретная информация. Свидлер играл в 960, Грищук, Аронян. Магнус Карлсен. А уж как любил шахматы Фишера Хикару Накамура! Но в биографии Накамуры, написанной Борисом Сергеевичем Зименко, вы не найдете об этом ни слова. Д. А. У. и его ученики боятся любых дискуссий об изменении шахмат, сразу же их пресекают.

– Что же, и Крамник был за шахматы-960?

– Нет, как раз Крамнику шахматы-960 не нравились. Он предлагал другие способы спасения от «ничейной смерти», вам, Кирилл, надо бы почитать его статьи! Собственно, там любопытнее всего даже не эти «способы», а строгое доказательство, почему «ничейная смерть» шахмат неизбежна. Полезно ознакомиться таким скептикам, как вы. Но только придется ехать в Москву, в Петербурге уже не найдете. Странное дело – в какой-то момент из библиотек и магазинов по всей стране стали исчезать работы Крамника…

– В Москву… – разочарованно протянул Кирилл.

Он-то надеялся, что статьи отыщутся у Броткина дома.

– Я знаю, у вас диссертация, мало времени, – решил подбодрить Кирилла Александр Сергеевич. – Но это того стоит, поверьте! Вы по-другому оцените всю позицию. Плюс у вас же только первый год аспирантуры закончился? Тогда пустяки! В первый год вообще никто диссертаций не пишет, основная задача – усвоить ряд ключевых – я бы даже сказал, краеугольных, – фактов, лежащих в основе всей новейшей российской культуры, а значит, и новейшей российской истории, и новейшего российского общества…

Кирилл ошеломленно уставился на Броткина.

– Только в РГБ не суйтесь, там все равно ничего нет, но я расскажу вам, где нужно искать, – продолжал как ни в чем не бывало Александр Сергеевич.

* * *

– К сожалению, именно этот номер журнала не выдается.

– Как не выдается? Почему?

– Доступ к запрошенной вами статье ограничен.

– Что значит ограничен, в связи с чем? Издание указано в алфавитном каталоге, даже на двух карточках; оно не редкое, не древнее, всего 2024 год. Какие проблемы?

– Статья внесена в Реестр МПИ, журнал с ней в спецхране. Мы не можем выдавать материалы из спецхрана без оформленного разрешения, не имеем права.

– Каисса! И как оформляется это разрешение?

– У секретаря есть бланк заявления и перечень необходимых документов. Нужна будет справка с места вашей учебы и письмо, заверенное вашим научным руководителем. После рассмотрения, если все нормально, получите допуск для работы со статьей.

– Так это, наверное, долго?

– О, не волнуйтесь, недели три всего или даже быстрее.

– Послушайте, это какой-то бонклауд, я специально сюда приехал из Петербурга, я только один день в Москве, а вы мне говорите «три недели»! Где вообще указано, что на эту статью нужно какое-то разрешение? Другие же статьи вы свободно выдаете?

– Молодой человек, повторяю, эта статья внесена в Реестр МПИ. Мне жаль, что вы зря проделали такой путь, но без оформленного разрешения статью не получить.

Сложно сказать, сколько длится это препирательство, но в конце концов Кирилл понимает, что спорить бесполезно. (И бессмысленно.) (И унизительно.) Механически взяв бланк заказа («Крамник В. Б. Перепродумать шахматы // Новый Вестник IT, № 9, 2024. С. 55—116»), пробормотав «спасибо», подцепив обтрепанный рюкзачок, он спускается по лестнице и выходит на бульвар (под неуместно веселое июньское солнце). Ему хочется плакать от досады или разбить что-нибудь от злости. Или вдруг заорать благим матом. Крючкотворы, проклятые бюрократы. «Реестр» у них, «разрешение». «Очень быстро, всего три недели». Не люди, а какие-то бездушные шлагбаумы, стоящие на пути прогресса, мешающие приросту знаний. Подлые вредители! (Каисса, неужели все кончено? Вот так – в один ход? (Ладно, справка с места учебы – это еще решаемо; но получить от Абзалова заверенное письмо, не возбудив подозрений, точно не выйдет. И нет вариантов.))

А Кирилл-то надеялся, ехал в Москву.

Как дурак мчался в Москву.

(М-да, странная вообще получилась комбинация…

Броткин словно бы «переключил» Кирилла. После того разговора на Камской улице молодой человек уже не мог думать ни о чем, кроме «ничейной смерти». Он потерял сон, он утратил аппетит, он вздрагивал всякий раз при словах «ничья» и «равенство».

Действительно ли «ничейная смерть» существует?

Вправду