Александр Житинский - Лестница

Что же ты должен творить?

Душу, только душу.

Ты должен творить ее ежечасно в себе и других любыми доступными тебе способами. Ты должен творить ее ежечасно, потому что душа — нежное растение и требует постоянного ухода. И если тебе удастся сохранить ее до конца и присовокупить к ней еще хоть одну человеческую душу, сотворив и воспитав ее, то твое предназначение исполнится.

Ты должен понять, что ничем не отличаешься от других людей и ничем их не лучше. Ощущаемое тобой предназначение ни на вершок не приподнимает тебя, но лишь указывает путь…»

Таким образом говорил этот голос, и его слова укрепляли Пирошникова и способствовали поднятию духа. Конечно, надо признать, что состояние души Пирошникова не отвечало пока требованиям, которые он предъявлял к ней. Душа была, если можно так выразиться, захламлена и неухожена, но Пирошников почувствовал, что ее чистку нельзя производить в одиночестве. И все события, предшествовавшие нынешней ночи, указывали на необходимость найти точку приложения сил души.

Он вдруг подумал, что встряска, устроенная лестницей, была ему необходима, а понявши это, несколько успокоился, и мысли его переключились на Наденьку. Он понял, что Наденька, может статься, будет нуждаться в его помощи. Подобная мысль была ему приятна, хотя и несколько смутила, потому что он не знал наверное — способен ли он помочь?

Пирошников повернулся на бок и встретился взглядом с Толиком, который, высунувшись из-за спины спящей Наденьки, блестел в темноте глазами и явно готовился заговорить.

— Это уже ночь? — спросил он шепотом.

— Нет, это уже утро, — ответил Пирошников.

Глава 20

Кладовая

И на самом деле, было уже воскресное утро. Незаметное, правда, темно-серое и мутное, но утро, без всякого сомнения.

Толик, соблюдая максимальную осторожность, перешагнул через Наденьку, влез в тапочки и в пижамке подошел к Пирошникову, который, приподнявшись на локте, с интересом на него поглядывал.

— Пошли, — пригласил Толик, дотрагиваясь до Владимира.

Пирошников послушно поднялся, взял Толика за руку и вышел с ним в коридор.

Толик потянул Пирошникова в кухню, где в полумраке раздавалось посапывание старушки Анны Кондратьевны, спавшей на своем сундуке, да глухо урчал соседкин холодильник. Толик медленно обошел помещение, знакомясь с обстановкой и внимательно все разглядывая. Молодой человек двигался за ним на цыпочках. Старушка шумно вздохнула во сне и проговорила свое «о господи!», видимо участвуя в каком-то сновидении. Осмотрев кухню, Толик направился в коридор, где горел свет, и раскрыл дверь в комнату Ларисы Павловны. Комната за ночь утихомирилась и привела свой пол в горизонтальное положение. Соседка спала на тахте, укрытая желтым одеялом и возвышаясь под ним, как песчаная дюна. Георгий Романович отсутствовал, лишь на журнальном столике лежала его черная перчатка, сжимавшая пустую бутылку шампанского.

— Ничего интересного, — разочарованно сказал Толик, закрывая дверь. — А где же мы будем играть?

Они пошли по коридору, и тут мальчик заметил дверь в кладовку, куда немедленно сунул нос. Из кладовки пахнуло непривычным смолистым запахом. Толик юркнул внутрь, и Пирошников последовал за ним в полную темноту. В кладовке пахло морем, смолой, глухо слышался плеск волн и шуршанье прибрежной гальки. Владимир пошарил рукой по стене рядом с дверью и нашел выключатель. Раздался щелчок, и над головами Толика и Пирошникова зажегся фонарь, обернутый в редкую проволочную сетку и светившийся голубым светом.

Пирошников прикрыл дверь в коридор и окунулся в новый мир, существовавший, оказывается, совсем под боком, но до сих пор неведомый.

Глухая каморка имела вид капитанской каюты, в которой видимо-невидимо было всяческих предметов, заставивших мальчика и молодого человека сразу обо всем забыть. Прежде всего бросился в глаза иллюминатор с толстым двойным стеклом, за которым, как это ни удивительно, покачивалось море, удаленное, точно в подзорной трубе, если смотреть в нее с широкого конца. Под иллюминатором находился штурвал, плотно сидящий на медной оси с блестящей шишечкой на конце и расходящимися от нее тонкими деревянными лучами. Тяжелый прямоугольный в сечении обод штурвала, перехваченный железом, был утыкан рукоятками, отполированными ладонями рулевых, а сверху по нему шла вырезанная полукругом надпись по-латыни: «beati possidentes», что означает: «счастливы обладающие».

Справа от штурвала находился компас с покрытым потрескавшейся и частью соскочившей эмалью кругом указателя, на котором нанесены были многочисленные деления. И подзорная труба, конечно же, тоже лежала на специальной полочке под компасом, сохраняя след капитанской руки на кожаной черной обшивке. Тут же висело на крючке никелированное сооруженьице, по всей видимости секстан, с двумя крохотными зеркальцами, укрепленными на нем странным образом.

По левую от штурвала сторону торчала изогнутая и расширяющаяся на конце труба, смотревшая на наших героев весьма требовательно, точно ожидая приказа, который вот сейчас должен провалиться в нее, — и тогда корабль тяжело и послушно выполнит команду.

И наконец, боковые стены каюты занимали полки, на которых стояли в беспорядке книги, разумеется старинные; сложены были карты, причем одна из них свисала с полки, открывая незнакомые контуры материков, лишь отдаленно напоминающие их истинные очертания.

Нечего и говорить, что Толик сразу шагнул к штурвалу и, расставив ноги, впился в него мертвой хваткой. Пирошников встал позади и взял подзорную трубу.

— Куда поплывем? — спросил он суровым голосом.

— На Северный полюс, — немедленно ответил Толик тоже серьезно.

Он легонько повернул штурвал влево, и картина в иллюминаторе медленно поползла вправо.

— Кто будет капитан? — спросил Толик.

— Ты, — великодушно предложил Владимир.

Мальчик подумал и отказался:

— Ты будешь капитан, а я буду матрос. Ты больше.

— Хорошо, — сказал Пирошников и крикнул в трубу: — Всем по местам! С якоря сниматься!

Пол под ногами вздрогнул и покачнулся. Сквозь стены каюты проникли внутрь свистки боцманских дудок и топот ног бегущих матросов. Море в иллюминаторе сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей устремилось навстречу, накатываясь бесконечной чередой волн. Вздрогнул и пополз эмалированный кружок компаса, вращаясь внутри другого кружка, а из переговорной трубы внезапно раздался хриплый бас:

— Якорь поднят, сэр!

— Отдать швартовы! — радостно крикнул Пирошников, и Толик в восторге подхватил:

— Отдать швартовы!

О воображение! О божественное и дерзкое мальчишечье воображение! Чего бы мы стоили без тебя? Ты даришь нам временами и как бы походя царственные подарки: далекую жизнь, необитаемый остров, несбывшуюся любовь. Ты разыгрываешь спектакли в гениальной постановке случая, ты таинственно и прихотливо, ты посещаешь смелых и делаешь их обладающими. Не аргументами доказываешь ты свою правоту, а картинами, и твой обман в тысячу раз правдивей реальности, потому что осенен свободой.

А на экране между тем показались айсберги, оплывающие под солнцем и изрезанные струями воды по бокам. Толик, повинуясь приказам капитана, крутил штурвал, а лицо его побелело от напряжения и сделалось неподвижным.

Он вывернул штурвал вправо до отказа. Стена айсберга сдвинулась вбок и пропала из поля зрения, а на ее месте возникла новая картина. Теперь путешественникам открылась другая стена, состоящая из белых кафельных плиток, на которых был укреплен крючок с висевшим на нем оранжевым махровым полотенцем. Изображение в иллюминаторе поплыло дальше и обнаружило соседку Ларису Павловну, которая склонилась над умывальником и плескала себе в лицо пригоршнями воду.

Очевидно, иллюминатор каким-то образом выходил в ванную комнату, где и застал не вовремя Ларису Павловну.

— Лево руля! — испуганно крикнул Пирошников, и соседка исчезла, но зато снова голубой грудью надвинулся айсберг.

— Правее! — приказал Владимир. Толик исполнил приказ, и корабль каким-то чудом проскочил между айсбергом и соседкой по узенькой полоске воды.

Толик повернул голову к Пирошникову, и молодой человек увидел его глаза. Темные и сидящие глубоко, эти глаза уже не излучали неприязни, но светились вдохновением и ожиданием немедленного счастья.

— Они нас встретят, — твердо сказал Толик.

— Кто встретит? — спросил Владимир, все еще находясь под впечатлением белой, как айсберг, соседкиной фигуры.

— Мама и папа.

Ах вот зачем они плыли к Северному полюсу! До Пирошникова только теперь это дошло. Они плыли на рандеву с несуществующими родителями мальчика — поди ж ты! — и Владимир, обругав себя за несообразительность, подумал, что игра может завести слишком далеко, если обманет ожидания Толика.