Игорь Бунич - Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты

“А чего, — подумал я, — правильно она говорит. На эти фонды надо бы по второму замку навесить и у каждой двери выставить часового. Если такие книги по стране расползутся, то туши лампу. Что с людьми будет, если они узнают, что из одной зоны они после смерти в другую зону попадут, где пайка, может, ещё меньше?"

— Правильно вы всё делали, товарищ Вышинская, — говорю я, — так я и доложу по команде. Вы всё равно, что пограничники, а граница, как хорошо известно, должна быть на замке. Сами-то этих книжек не читаете? А? Ладно-ладно, пошутил. Спасибо за содействие!

Януария Андреевна проводила меня до самого выхода, где милиционеры стояли, и на прощание неожиданно сказала: — Если вы, товарищ полковник, подобными делами занимаетесь, то вам не к нам надо было приходить, а в институт Востоковедения. Они там этими суевериями занимаются.

“А, ведь точно, думаю, весь этот бред к нам из Азии идёт. Надо в институт съездить. Там, может быть, и проводника разыщу”.

Не знал я тогда, что в институте Востоковедения бывший муж Януарии Андреевны работал, и она меня туда посылала вовсе не для того, чтобы мне помочь, а в надежде, что я всех в этом институте пересажаю.

Вышел я из библиотеки, сел в свою казённую “Победу” и говорю шофёру-сержанту: — Гони в институт Востоковедения.

И иду прямо в 1-й отдел. И в библиотеке надо было с 1-го отдела начинать, да хотелось не привлекать излишнего внимания, книжку посмотреть и уйти. А вон как получилось.

Начальник 1-го отдела института Востоковедения всё понимал с полуслова. В прошлом он был майором — командиром заградотряда НКВД, состоящего из одних казахов. Язык ихний выучил, повадки узнал, а потому после ухода в запас был назначен в 1-й отдел института Востоковедения. Звали его Павлом Ивановичем, и дело своё он знал хорошо. Выслушал меня внимательно, головой покивал и говорит:

— Были, были здесь такие, что народные деньги на подобные сказки тратили. Но их ещё до войны всех пересажали. Теперь работаем только по темам ЦК ВКП(б), и курирует нас лично товарищ Поскрёбышев. Так что, товарищ полковник, ничем помочь не можем.

— Как же? — не соглашаюсь я. — Неужто у вас здесь ни одного грамотною человека, который бы мог мне ответить всего на несколько вопросов?

— Какой человек-то вам нужен, товарищ полковник? — спрашивает Павел Иванович. — Что-то не пойму.

— Грамотный человек нужен, — отвечаю я, — чтобы историю Востока знал, обычаи ихние и всё такое прочее. Никого, что ли, не осталось?

— Есть один, — признался Павел Иванович, — еврей. Григорий Израилевич Григорович. Шесть ихних языков знает, а в анкете только три указал. Книги всякие берёт в научной библиотеке и почитывает.

— Что за книги? — насторожился я.

— А шут их знает! — развёл руками начальник 1-го отдела. — Они все на арабском, на хинди и вообще не поймёшь. Чего-то там по ихней философии. Он один их и читает только.

— А как книги-то эти к вам попали? — интересуюсь я.

— С царских времён ещё остались, — вздыхает Павел Иванович, — пару раз комиссии приезжали, да рукой махнули. Никто даже названия прочесть не смог. А объяснения сам Григорович и давал. Так что решили не актировать.

— Говоришь, он шесть языков знает? — спрашиваю я.

— Может, и больше, — отвечает Павел Иванович, — но шесть точно. Мне мои активисты сообщили.

— И на свободе? — удивляюсь я.

Павел Иванович покраснел.

— Я несколько раз сигнализировал, — доложил он, — а результата никакого. Возможно, рука где есть, а возможно, потому что инвалид.

— Инвалид? — переспросил я.

— Ногу потерял, — пояснил начальник 1-го отдела.

— На фронте? — спросил я.

— Нет. В экспедиции, ещё до войны… Потому и на фронт не попал, — уточнил Павел Иванович, — а остальные умники, что здесь придуривались и кого до войны не посадили, все полегли в народном ополчении. Это я знаю точно. Сам за ними со своими “джамбулами”[3] стоял и пулемётным огнём им показывал, в каком направлении бежать следует.

И Павел Иванович весело рассмеялся.

Но мне было не до смеха.

— Побеседовать с ним хочу, — сказал я, — пришли-ка его ко мне, Павел Иванович. А сам погуляй где-нибудь часочек-другой.

— Слушаюсь, — отвечает он, — вон там телефон прямой. По нему можно сразу “воронок” вызвать.

Ушёл Павел Иванович, а минут через пятнадцать в кабинет входит этот самый Григорий Израилевич. Худой, лысый, с седыми лохмами, на палочку опирается.

— Здравствуйте, — говорю, — Григорий Израилевич. Присаживайтесь, пожалуйста. Побеседовать нужно.

Я всегда употребляю слова “присаживайтесь”, а не “садитесь”. А то уж больно зловеще получается. Как-то раз сказал “садитесь, пожалуйста”, так у профилактируемого чуть припадок не случился.

— Слушаю вас, товарищ полковник, — говорит Григорий Израилевич, — чем могу быть вам полезен?

Я начинаю издалека:

— Вы, говорят, шесть языков знаете?

— Это преувеличение, — отвечает он, — по-настоящему я знаю только три: арабский, хинди и фарси.

— Где же вам сподобилось их изучить? — недоумеваю я.

— В университете, — улыбается он, — на Восточном факультете, который закончил в 1934-м году. А потом в процессе работы усовершенствовался.

— И книжечки, — говорю, — разные там почитываете, что от царского режима в библиотеке остались?

— Читаю, — отвечает он, — только литературу, необходимую для работы по теме, которая официально утверждена в ЦК.

— И что за тема? — любопытствую я.

— История революционного рабочего движения в высокогорных районах Тибета, Гималаев и Памира. Роль ленинской партии в этом движении, — говорит он тусклым голосом.

— Интересно, — удивляюсь я, — и больше ничем не занимаетесь?

— Больше ничем, — уверяет он, — но по данной теме я уже издал 17 монографий. Могу вам представить немедленно, если есть необходимость.

— Не надо, — отказываюсь я, — а религиями Востока вы не занимались?

— Нет, — отвечает Григорий Израилевич, — только рабочим движением.

— И о религиях Востока вообще ничего не знаете? — недоверчиво улыбаюсь я.

— Только в рамках университетского курса, — упорствует Григорий Израилевич, — потом сталкиваться не приходилось.

— Ну, а о переселении душ вам что-нибудь известно? — не отстаю я.

— Мне известно, что такое суеверие имеет место, — отвечает он, — но я лично к этому никакого отношения не имею.

— Я вам верю, — успокаиваю я его, — если бы не верил, то и разговаривали бы мы в другом месте. Я просто хочу с вами проконсультироваться. Если души переселяются, то есть ли возможность за этими переселениями проследить?

— Понятия не имею, — пожимает он плечами, — никогда подобными вопросами не интересовался.

Решил я его тут подцепить с другого конца.

— А слово такое “проводник” вам что-нибудь говорит?

— Конечно, — отвечает он, — это работник железной дороги, который проверяет билеты, разносит чай пассажирам и отвечает за порядок в вагоне.

— И только? — смотрю я на него в упор.

— Возможно, у него есть и другие обязанности, — отводит глаза Григорий Израилевич, — но они мне неизвестны.

— Хорошо, — говорю я, — а такой термин, как “индуктор”, вам известен?

— Боюсь ошибиться, — отвечает он, — но мне кажется, что этот термин из области электротехники. Я в ней плохо разбираюсь.

— Так, — не сдаюсь я, — а что значит термин “посвящённый”?

— Это тот, кто имеет доступ к режимной работе, — говорит Григорий Израилевич. — Сам я никогда допуска не имел.

— Мне кажется, — подвожу я итог, — что вы не говорите правду и не хотите оказать содействие органам в проведении расследования государственной важности. Вы, видимо, хотите быть допрошенным по всем правилам у нас на Лубянке? Так это я мигом могу организовать.

Он молчал, нервно постукивая тростью о пол.

— Не слышу ответа, — грозно заявил я.

— Сажайте, — неожиданно взвизгнул Георгий Израилевич. — Вы хотите научиться прослеживать инкарнации, чтобы получить ещё один повод отправлять людей в лагеря в зависимости от того, в ком была его душа в прошлом. Вам национальности и социального происхождения уже мало.

Тут я поперхнулся. Действительно, как начнут разбираться, где и у кого душа раньше находилась, так не обрадуешься. Посадят вот такого “проводника'’ в комиссию или просто в тройку — и будет он клепать на каждого! Человек, скажем, потомственный пролетарий, а тут выяснится, что в своей прошлой жизни он был помещиком, капиталистом или кулаком. Беды не оберёшься! Я ведь даже и про свою душу ничего не знаю. Где она раньше была? Может, в каком царском жандарме сидела? Иначе откуда у меня такая тяга к чекистской работе? А у других? Новый повод будет все органы под нож пустить.