Метка - Элис Бродвей

– Да, ничего. Вообще, конечно, не в порядке, но сейчас нормально, то есть хорошо, что мы здесь.

Откуда это бессвязное бормотание? Я что, говорить разучилась?

– А я – Леора.

Протягиваю руку, и юноша крепко пожимает её.

Нам приносят кофе в больших кружках, глиняных, чуть ли не ручной работы. Отпиваю слишком горячий кофе и пытаюсь придумать, как бы поддержать беседу.

– Так что там случилось? Тебе не разрешили кого-то увидеть? – спрашивает Оскар.

Я молча смотрю на него. Обычно мне не нравится говорить о себе, но сегодня всё так странно, одно за другим, вдруг кажется, что Оскару можно довериться. Может, я сошла с ума? Симпатичный парень, чашка кофе – и я уже могу рассказать все секреты? Похоже на то. Я так устала и так взвинчена, что готова поделиться своей историей с первым встречным.

– Мой папа… Он умер, – с трудом выговариваю я.

– Мне очень жаль, – отвечает Оскар, вновь надевая очки и сдвигая их на переносицу. Потом склоняется ко мне через стол, готовый слушать.

– Ну и… его книга пока в музее, до взвешивания души, как обычно, как со всеми. Но сегодня – ты слышал, наверное, – мне дали вот это.

Вытаскиваю из кармана измятый листок и передаю Оскару. Тот смотрит на записку и молча возвращает её мне.

– Здесь сказано, что папину книгу конфисковали, и я… я не знаю, что теперь делать. Что всё это значит?

Произнеся эту коротенькую речь недоумённым, каким-то детским голосом, я впиваюсь ногтем в стол – и на деревянной доске остаётся маленькая вмятина.

Оскар сочувственно смотрит на меня.

– Знаешь, книги иногда конфискуют, если замечают что-то необычное во время проверки, что может повлиять на результат взвешивания. Ты не знаешь, что это может быть? Что они могли обнаружить? – задавая последний вопрос, Оскар задумчиво смотрит на меня.

Знаю, всё я знаю. Перед глазами ярко вспыхивает мгновение, когда я впервые увидела на папе знак во́рона, знак Забвения.

Но вслух странным ломким голосом произношу совсем другое:

– Нет… Я ничего не знаю. Неужели книгу действительно могут забрать вот так просто?

– Они могут всё что угодно, разве не так? – И прежде чем я успеваю спросить, что он хочет этим сказать, Оскар тихо, почти шёпотом задаёт ещё один вопрос: – Скажи мне, Леора, твой отец был добродетельным человеком?

Выпуская пар, зловеще шипит кофе-машина.

– Да. Он был самым лучшим!

Он был. Он был самым-самым. Но за что же его отметили знаком Забвения?

– Значит, всё будет хорошо. Правосудие не ошибается.

Последние слова он выдавливает, словно они застревают в его пересохшем горле. Взглянув на мою униформу, Оскар вдруг резко меняет тему:

– Ты и правда чернильщица?

Неожиданный переход. Не в силах удержаться от смеха, я отвечаю:

– Ну да. Сегодня мой первый день. А ты чем занимаешься?

– Я переплётчик. Учусь второй год. В читальном зале готовился к занятиям. Наверное, второй том, который я заказал, меня не дождётся.

Я смущённо бормочу извинения и рассказываю, что мне приходится проходить практику вместе с человеком, который меня терпеть не может.

– Девушки редко идут в чернильщики, ведь так?

– В нашем классе я была единственной девчонкой. Это всё стереотипы. Почему-то считается, что чернильщик должен быть высоким и мускулистым. Я сильно выбиваюсь из общей картины, – отвечаю я, указывая на свои тонкие бледные пальцы.

Оскар весело смеётся, у его глаз собираются лучики морщинок, и мне хочется рассмешить его снова, чтобы опять увидеть эту улыбку. Смех вскоре замирает, но на губах Оскара остаётся отпечаток радости. Я вдруг совершенно теряю нить разговора, не знаю, что сказать, в голове пустота. Что я вообще здесь делаю? Выпрямляюсь на стуле и пытаюсь сообразить, как бы улизнуть, не показавшись грубой.

– Спасибо, что вытащил меня оттуда, Оскар. Думаешь, охранники меня бы задержали?

Снова отпиваю кофе. Он немного остыл и больше не обжигает.

– Кто знает… – тихо произносит Оскар, пожимая плечами.

– Спасибо. Не буду отвлекать тебя от дел. Мне гораздо лучше, да и мама ждёт…

Оскар допивает кофе и с улыбкой отвечает:

– Что ж, и тебе спасибо. Приятно познакомиться, и вообще… – Он отодвигает пустую чашку на край стола. – Если тебе понадобится помощь… с книгой твоего отца… обращайся.

Предложение звучит по-дружески беззаботно, но взгляд, брошенный искоса, куда серьёзнее, словно совет как следует обдумать эти слова.

– Хм-м… – тяну я нерешительно. – Большое спасибо.

Мой новый знакомый явно не знает, во что может ввязаться, если я вдруг приму его щедрое предложение. Я и сама не имею понятия, как всё закончится.

– Не знаю, какое отношение переплётчики имеют к тому, что случилось с папой.

Оскар удивлённо приподнимает брови, но не удерживает меня, когда я встаю, чтобы уйти.

Дождь всё льёт, я набрасываю на голову шаль и оглядываюсь на Оскара. Он сидит ко мне вполоборота, доставая что-то из сумки, его рубашка немного задралась. На тёмной коже сереют линии татуировок. Я вижу часть семейного древа и читаю Оскара, читаю по-настоящему.

Имя стёрто, у корней древа что-то клюёт птица.

Кукушка.

Я знаю, что значит этот рисунок.

И тут я вспоминаю, где видела Оскара раньше. Тогда, на площади, на публичном нанесении знака. Юноша в очках, который пробивался к осуждённому сквозь толпу.

Оскар поворачивается ко мне и наталкивается на мой пристальный взгляд. Не отводя глаз, я спрашиваю:

– Скажи мне, Оскар, а твой отец был добродетельным человеком?

Глава семнадцатая

Не глядя по сторонам, я спешу домой. Осознать случившееся не так-то просто. В голове кружится вихрь вопросов.

Можно спросить маму, выяснить, знает ли она о том, что случилось с папиной книгой. Но с чего начать такой разговор? И рассказывать ли маме всё, что мне известно? Перед глазами стоит напряжённое лицо Оскара. Прежде чем уйти, упрямо шагая против ветра, он нацарапал что-то на клочке бумаги и вложил записку мне в руку. Листок в кармане, но я не могу собраться с силами и взглянуть на него.

– Леора! – Мама вскакивает из-за стола и стискивает меня в объятиях. – Как ты долго! Как первый день? Я тебя заждалась!

Я молчу, совершенно сбитая с толку. Обель, Карл, студия чернильщика – неужели это было сегодня? Кажется, что прошло несколько дней – столько всего случилось за последние часы. Отбросив мысли о папиной книге и об Оскаре, я заставляю себя улыбнуться.

– Всё прошло чудесно, просто замечательно! Гораздо лучше,