Дмитрий Леонтьев - Роса в аду

Писатель беспомощно развел руками.

— Я ничего не понимаю. Я ждал, что вы придете за мной…

— Всему свой срок. Не стоит его торопить. И знаете, что? Я сделаю вам один огромный подарок. Я открою вам тайну. Вы успеете написать еще одну книгу.

Он медленно опустился на стул и долго молчал. Потом поднял на меня глаза и тихо спросил:

— Вы знаете, про что я хочу написать?

— Да, — улыбнулся я. — Сказать, что мне это не нравится — значило бы не сказать ничего… Но ведь это тоже критерий, не правда ли? Вы выполняете свою работу, я — свою. Должны же быть у меня хоть какие-нибудь оппоненты, а то я могу разжиреть и облениться…

— Зачем вы это делаете?

— Все же это мой мир, Сочинитель, и я в нем живу. Я — Убийца и Палач, но я — Князь Этого Мира! Я слишком давно живу на этом свете, чтоб научиться уважать своих врагов и понимать, что в мире есть нечто, на чем моя работа заканчивается… Кроме этого, вы действительно талантливы, и ваш труд нравится даже мне… Разумеется, если судить беспристрастно.

— А еще?

— С чего вы взяли, что есть "еще"?

— У вас глаза как-то изменились. В прошлый раз в них не было ничего кроме печали, а сейчас в них есть еще и лиричность.

— Вы задаете слишком много вопросов, Сочинитель, — вздохнул я. — Нельзя же быть таким любопытным, в самом деле… Я по вашему лицу вижу, что вы прямо-таки горите желанием стащить у меня информацию для вашей новой книги. Что за народ эти бумагомаратели? Протянешь им палец, так они и руку по локоть оттяпают… Я только что танцевал танго с самой лучшей девушкой на свете. Я наговорил ей кучу глупостей и подарил ей вашу книгу… Но что самое отвратительное — я не стыжусь этого. Я сошел с ума… И не вздумайте об этом написать…

— Это ваше личное дело, — улыбался он. — Хотя, признаться, я с удовольствием написал бы про вас. Я догадывался о некоторых вещах, но даже не подозревал, насколько далек от истины… Значит, вы остановите своих слуг? Хоть на время?

— О, нет. Я этого сделать не могу, да и не хочу. У каждого своя работа, и нельзя смешивать работу с личным… Но на какое-то время я займусь теми, кто делал эту работу за меня. Нужно быть беспристрастным, не правда ли? Тем более, что у меня появилось вдохновение… Начинайте вашу новую книгу, Сочинитель. Удачи вам. И прощайте. Больше мы не увидимся. С этого момента наши дороги расходятся навсегда…

— Спасибо, — рассеянно сказал он и тут же спохватился. — Но подождите, вы же так и не попили чаю…

— Не будьте ребенком, — улыбнулся я, уходя. — Где вы видели, чтоб дьявол пил чай? Это лишь иллюзия. У меня другие вкусы… Прощайте. И удачи вам…

Я посмотрел на нее и невольно зажмурился.

— Как ты прекрасна! — сказал я тихо, — Как невероятно, невозможно, немыслимо прекрасна! Я никак не могу понять: за что, за какие заслуги или доблести мне выпало это счастье? Что я сделал такого, за что мне даны эти дни, наполненные тобой?

— Это — аванс, — рассмеялась она. — Аванс за то, чтоб ты и в будущем охранял меня столь же верно, ревностно и трогательно, как сейчас…

Я смущенно кашлянул и потупился. Невольно она попала "в десятку". Последние дни я охранял ее и днем, и ночью. Незримый и бесшумный, я тенью скользил вслед за ней, охраняя каждый ее шаг, каждый вздох. Я дошел до того, что даже пьяных или просто угрюмолицых убирал с ее дороги, заставляя свернуть их в сторону.

— Смотри, какое смешное облако, — воскликнула она, указывая на небо. — Оно похоже на ягненка. Белого, пушистого ягненка.

Я посмотрел на ее профиль, глубоко вздохнул, словно перед прыжком в холодную воду и, быстро поцеловав ее в щеку, зажмурился, ожидая пощечины… Мелодичный, переливчатый смех позволил мне приоткрыть один глаз.

— Дурачок ты дурачок, — сказала она, ласково проводя ладонью по моей щеке.

У меня по спине побежали мурашки, я издал боевой клич индейцев апачей, разбежался и нырнул с обрыва в зеркальную гладь озера.

— Ты с ума сошел! — закричала она с берега. — Тебе же не во что переодеться! Ты испортишь документы! Немедленно вылезай!

— В одежде тут теплее, — весело отозвался я, отфыркиваясь. — А документы… Да черт с ними, с документами! Я хочу быть безымянным и бесфамильным, я не хочу иметь номер паспорта и быть где-то прописанным!.. Я хочу просто — быть!

— Когда ты учился в школе, ты, случайно, не посещал общины хиппи или панков? — иронично спросила она, наблюдая за мной с обрыва.

— А кто это? — крикнул я, подплывая к берегу.

— Это такие свободомыслящие, не признающие общих правил ребята, обычно одетые в нечто, вроде шкур, и предпочитающие гриву волос — обычной прическе.

Я выбрался на берег, стянул мокрую одежду и, разложив ее на солнышке, задумался.

— Да, нечто подобное было. Я был шаманом одного племени, и мы очень весело носились по…

Конец фразы застрял у меня в горле. Надя скинула с плеч блузку, потянув молнию, уронила к ногам юбку и, оставшись в одном купальнике, вынула из волос стягивающую их ленту.

— Так что ты говорил про мамонтов? — спросила она, позволяя волосам каскадом хлынуть на спину.

— Мамонты? — ошалело переспросил я. — Мамонты — это такие… двуногие пернатые… травоядные, питающиеся преимущественно… саблезубыми тиграми, которых… выводят на своих плантациях… Какие мамонты?! Я ничего не говорил о мамонтах! Я говорил о племени! Я был там шаманом и как-то раз умыкнул у вождя соседнего стойбища прекрасную, зеленоглазую, длинноногую… — говоря это, я с угрожающим видом хищника подкрадывался к улыбающейся мне девушке. — Длинноволосую дочь… Ал!..

Я прыгнул, но она увернулась и я полетел с обрыва вторично, только на этот раз вниз головой. Вынырнув, я выплюнул песок и обиженно пожаловался:

— Няо-фи-ня, — прислушался, выплюнул вторую половину песка и добавил: — И вот тогда вспомнишь обо мне!..

— Ты не утонешь, — заверила она и "ласточкой" прыгнула в воду.

— Это еще почему? — поинтересовался я, "брассом" догоняя ее метрах в ста от берега. — Случайно, не по той причине, о которой я подумал?

Вместо ответа она нырнула, пытаясь ухватить меня за ноги, но в этот раз я оказался ловчее и, проплыв под водой метров десять, показал ей язык.

— Дудки! Плаваю я лучше!.. Давай наперегонки? До острова?

Я позволил ей обогнать себя у самого берега и был награжден за это презрительной гримаской.

— И плавать ты тоже не умеешь, — заявила она.

— А что подразумевается под словом "тоже"? — позволил я себе любопытство.

— Целоваться, — усмехнулась она и побежала в глубь острова.

— Если бы я не был таким маленьким и глупым, — растерянно пробормотал я, глядя ей вслед, — то решил бы, что это провокация… А что мне думать с учетом вышеперечисленного?.. Эй-эй, меня подожди! Ты забыла взять с собой все самое лучшее!.. Ну, подожди же, бегать я тоже не умею!..

— А ты снился мне сегодня, — сказала она, глядя в пламя разведенного мной костра. — Ты мне часто снишься в последнее время… Это очень хорошие сны. То мы оказываемся с тобой в восемнадцатом веке и танцуем на балах, то ты дерешься из-за меня на дуэлях, отстаивая мою честь и достоинство, то вырываешь меня из рук пиратов, то мы разыскиваем с тобой спрятанные сокровища… А я встречаюсь в твоих снах?

— Да, — признался я. — Правда, они не столь красочны… В моих снах ты просто смотришь на меня и очень мудро и ласково улыбаешься… А вчера поцеловала… Правда, почему-то в макушку. Я начал протестовать и проснулся…

Честно говоря, я "передергивал". Ее сны я создавал сам. Я водил ее в этих снах по временам и странам, показывал людей и города, обычаи и традиции. И радовался, когда удавалось разжечь улыбку на ее губах при пробуждении.

— Сегодня — особенная ночь, — сказал я. — Сегодня древний языческий праздник. Столь любимый славянами, что даже византийская религия не смогла уничтожить или заменить его, и вынуждены были "совместить". Сегодня седьмое июня — день Ивана Купалы. В эту ночь гадают и ворожат. В эту ночь открываются сокровища и тайны. В эту ночь веселятся и избавляются от зла.

— Пойдем искать цветущий папоротник? — спросила она.

— Мы же цивилизованные люди. Кто же в наше время верит в сказки? Демоны, духи, гадание, колдуны… Неужели ты веришь во все это? Если ты не забыла, на дворе конец двадцатого века.

— Какой ты непоследовательный. То открываешь передо мной чудеса и заставляешь поверить в невозможное, то заявляешь, что в мире нет ничего чудесного и тайного. Неужели совсем ничего? Один реализм?

— А что такое — реализм? — усмехнулся я. — Это то, что реально. То, что существует в этом мире независимо от того, понимают это люди или нет. Верят они или не верят, но если какие-то вещи происходят и имеют место — они реальность. Я доступно изъясняюсь?

— Сейчас кто-то, как в языческие времена, будет брошен в огонь, — угрожающе придвинулась она ко мне.