ХРОНИКА ЧУМНЫХ ЛЕТ - Норман Ричард Спинрад

Диониса, Лето Любви, прекрасное безумие. Все навеселе или под кайфом, и все лихорадочно счастливы. Все дарят друг другу любовь — вживую, открыто, везде: дома, в барах и прямо на улицах.

Люди праздновали Возрождение Любви, возрождая ее, праздновали конец Чумных Лет, приближая его радостным единением плоти.

— Ты понимаешь, что произошло, Ричард? — спросила меня Линда позже, когда мы вернулись в Храм Девы Марии Возрожденной Любви.— Мардж и Тод не дожили до этого дня и не увидели, ради чего они погибли. Горько, что так случилось, и твоя скорбь оправдана. Но они погибли не напрасно, они погибли, помогая тебе вернуть людям любовь, и если Мардж и Тод видят нас сейчас, можешь не сомневаться, они тебе улыбаются. Если же не видят, если нет ни Бога, ни рая, тогда остаемся только мы, и нам нужно продолжать жить. Ты меня понимаешь?

— Не знаю, Линда...— прошептал я.

— Тогда давай я помогу тебе понять,— сказала она, обнимая меня.— Это утешит тебя.

Поначалу неуверенно, робко, сердцем завладевал странный покой усталого воина, и это чувство действительно утешило меня и умиротворило душу.

После я понял. Да, Мардж и Тода уже нет. Я никак не смогу вернуть их, и это ужасно. Чумные Годы всех нас превратили в чудовищ и безумцев, они загнали нас в ловушку собственных непоправимых ошибок, они заставляли нас действовать от отчаяния и страха, они вынуждали нас делать мерзости и глупости, и этого тоже уже не исправишь. Мы все стали жертвами, и наверно, те, кто все-таки переживет Чумные Годы, никогда не залечат свои душевные раны.

Но темная ночь Чумных Лет заканчивалась, близилось утро нового дня, и все мы, и я тоже, должны были делать что-то, чтобы защитить этот рассвет, не дать ему угаснуть. Моя личная жизнь умерла вместе с Мардж и Тодом там, в заливе Сан-Франциско, и у меня не осталось ничего, кроме долга, кроме клятвы Гиппократа.

И мести.

Я никак не смогу вернуть свою семью к жизни и никогда не избавлюсь полностью от чувства вины. Но я смогу отомстить. Принсу, Файнштейну, совету директоров корпорации «Сатклифф». Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы их страхи воплотились в реальность, чтобы вирус-дредноут, который они пытались уничтожить, распространился по всему миру, чтобы он спас страдающее человечество и тем самым похоронил «Сатклифф».

Так закончится моя роль в этой кошмарной гротескной пьесе Чумных Лет — справедливым возмездием любви.

Поэтому завтра я пойду и присоединюсь к жителям Сан-Франциско, празднующим Неделю Любви. Но сегодня я сижу здесь, в Храме Девы Марии, и дописываю историю своей жизни. Закончив, я разошлю ее Президенту, руководителю Федерального карантинного агентства, на радио и на телевидение. И прежде чем вы позволите им применить к нам какие-то меры или заявить, что все это злокозненная ложь, потребуйте, чтобы сюда направили специалистов и проверили хотя бы часть населения на вирус Чумы. Это все, о чем я прошу. Узнайте правду. И передайте другим.

Я обещаю, что правда сделает вас всех свободными.

ДЖОН ДЭВИД

Мне дали хорошие фотографии Бруно, но вам когда-нибудь приходилось разыскивать человека в миллионном городе? Тем более в городе, который, похоже, совсем с катушек слетел. Все, ну буквально все, слоняются кто под газом, кто под кайфом, и трахаются вживую на каждом углу. Нет, правда, в открытую, прямо на улицах, на газонах, везде. Даже мне, который уже одной ногой в могиле стоит, предлагают, и несут какую-то чушь, что, мол, спасут меня от Чумы. Можно подумать, меня что-нибудь теперь спасет!

Я действительно шел ко дну. Сплошные саркомы, вторичные воспаления, слабость, лихорадка. На ногах едва держался, глотал колеса и нюхал кокаин, только чтобы не свалиться. Но как бы то ни было, я понимал, что городу осталось еще меньше — и мне вместе с ним, если не доставлю сексполам Бруно. Я хочу сказать, если доставлю, мне останется недели три, если нет, то всего десять дней.

Лишние одиннадцать дней жизни, может быть, для вас ерунда, братишки и сестренки, но будь вы на моем месте, вам бы так не показалось.

В общем, одной этой мысли мне было достаточно, чтобы держать себя в руках и не забывать о поисках Бруно. Даже при том, что я едва соображал от наркоты и чуть не валился с ног от болезни посреди самой большой оргии, какую только видел свет. Вскоре я принялся отлавливать случайных прохожих и трясти их на предмет информации, причем не особенно церемонился.

Я, наверно, с полдюжины их отметелил, прежде чем до меня дошло, что Доктор Жизнь, о котором треплет весь город, и есть тот самый тип, что мне нужен. Доктор Ричард Бруно, сукин сын, который выпустил на свободу самый страшный штамм Чумы и из-за которого всех этих кретинов — вместе со мной — могут к чертовой матери разнести на атомы. А они еще считают его героем!

Когда до меня наконец доперло, в чем дело, отыскать знаменитого Доктора Жизнь оказалось проще простого. Нужно было лишь послушать, о чем говорят в барах и на улицах. В конце концов, кто-то сказал мне, что он гуляет прямо сейчас в баре на Северном пляже.

Прибыл я туда как раз, когда он вываливался из бара с классной телкой под руку и этакой мечтательной улыбочкой на губах. Я даже не стал ничего обдумывать или планировать — ни времени не было, ни сил — а сразу рванул к нему.

— О’кей, Бруно, сукин сын, ты сейчас пойдешь со мной! — гавкнул я и выкрутил ему руку за спину.

Пятеро или шестеро парней тут же загородили нам дорогу, но я, хоть и мало что соображал, к этому был готов. Выхватил свой миниавтом и, выставив перед собой, заорал:

— Стоять, уроды! Этот тип идет со мной. Кто встрянет — разнесу!

А затем все как-то сразу случилось.

Один из них, видимо, решил проявить геройство и бросился мне сзади под коленки.

Пытаясь удержать равновесие, я, не глядя, врезал ему ногой.

Бруно дернулся и вырвался из захвата.

И тут все, злые, как черти, бросились на меня.

Я начал палить из миниавтома куда глаза глядят — ну, полный рок-н-ролл пошел!

Доктору Жизнь досталось высокоскоростными пулями по спине, как на швейной машинке прострочило, от задницы до плеча.

Бруно рухнул как подкошенный, но тут меня сбили с ног и навалились все сразу — будто кучу кирпичей сверху сбросили.

Отметелили меня