Нил Шустерман - Разобщённые

Именно сюда Коннор идёт, когда хочет дать выход своим эмоциям.

Перед ним большая боксёрская груша, и он лупит её, словно чемпион, настроенный в первом же раунде отправить противника в нокаут. Он вызывает в памяти всё, что доводит его до белого каления, например, физиономии тех пацанов, кто пользуется любыми отговорками, лишь бы не делать что положено. Затем возникают и другие мерзкие типы: Ринкон и ему подобные; юнокопы, с которыми Коннору доводилось когда-то сталкиваться; вечно лыбящиеся спецы из заготовительного лагеря, пытающиеся представить расплетение этаким развесёлым семейным пикником; и, наконец, лица его родителей, запустивших в действие тот механизм, из-за которого он попал сюда, в это забытое богом и людьми место. Вот теперь Коннор лупцует грушу с особым остервенением, но, как ни странно, чувствует себя виноватым, что родители вызывают у него такую злобу, и это приводит его в ещё большее неистовство.

Ударам его левой руки по силе далеко до ударов правой. С правого предплечья на Коннора злобно взирает тигровая акула. На наколке она ещё уродливей, чем в жизни. Хотя Коннор неохотно признаётся самому себе, что привык к ней, она всегда будет вызывать у него омерзение. Волосы, которые растут на этой руке, гуще и темнее, чем собственные волосы Коннора. «Он здесь, — мрачно думает Коннор. — Роланд здесь, он в каждом ударе, который я всаживаю в эту грушу!» Но хуже всего то, что удары именно этой рукой доставляют странное удовольствие — как будто рука сама радуется тому, что творит.

Коннор направляется к тренажёру для жима лёжа. Пара ребят, которые до этого по очереди выжимали штангу, уступают начальству место. Ну хоть какая-то выгода от его статуса. Коннор смотрит, какой на штанге вес, затем прибавляет по пять фунтов с каждой стороны, ложится и начинает качать. Он занимается выжиманием штанги каждый день, и каждый день именно эту часть тренировки он ненавидит больше всего. Потому что нигде так не заметна разница между его левой и правой руками, как на этом снаряде. Рука, с которой он родился, напрягается до крайности, чтобы поднять штангу, тогда как другая — нет. Внезапно Коннору приходит в голову, что даже сейчас он продолжает свой поединок с Роландом.

— Подстраховать тебя? — спрашивает кто-то из-за спины. Коннор запрокидывает голову и видит над собой парня, которого все называют Старки.

— Ага, — говорит Коннор. — Спасибо.

Он начинает вторую серию, уже ощущая боль в «родной» руке, но стараясь не обращать на неё внимания. Однако после семи жимов рука отказывается подчиняться, и Старки помогает Коннору уложить штангу на подставку.

Старки указывает на акулу.

— Это у тебя после «Весёлого Дровосека»?

Коннор садится, растирает горящие мышцы и бросает взгляд на татуировку.

— Нет. Получил в придачу к руке.

— Вообще-то, — говорит Старки, — я как раз про руку. Я так понимаю, что если человеку, который против расплетения, вживили руку расплёта, то, скорее всего, это произошло помимо его воли. Очень бы хотелось узнать, как это случилось.

Коннор смеётся — ещё никто не задавал ему этого вопроса вот так в лоб. Оказывается, говорить о произошедшем в лагере не так неприятно, как он думал.

— Там был один тип — реально крутой парень. Пытался как-то меня угрохать, но не смог — не захотел становиться убийцей. Он был последним, кого расплели в «Весёлом Дровосеке». После него на очереди был я, но тут вмешались хлопатели и превратили «живодёрню» в груду кирпичей. Тогда-то я и потерял руку. Когда очнулся в больнице, мне уже присобачили эту. Уж будь уверен — моего мнения никто не спросил.

Выслушав рассказ, Старки кивает без всякого осуждения.

— Мужик, это вроде как почётный знак, — говорит он. — Носи её с гордостью.

Коннор всегда старается познакомиться с каждым новоприбывшим и узнать его, ну хотя бы чуть-чуть — чтобы человек не чувствовал себя безликим номером таким-то, ждущим, когда его схватят и расплетут. Так, что ему известно о Старки? Что у этого парня сильная личность и улыбка, которую трудновато истолковать. У него волнистые рыжие волосы — впрочем, крашеные, о чём свидетельствуют тёмные корни, отросшие почти на дюйм с тех пор, как он прибыл сюда месяц назад. Не очень высокий, но крепкий — про таких говорят «коренастый» — телосложением похож на борца; и всё же он держится с такой уверенностью в себе, что кажется выше. Про парня ходят слухи, что при побеге он убил юнокопа или даже двоих. Ну, мало ли что болтают.

Коннор вспоминает день, когда Старки впервые появился на Кладбище. В каждой группе новоприбывших обязательно находится хотя бы один, считающий что взрывать заготовительные лагеря — это идея-супер. Собственно, большинство из них так думает, просто новенькие слишком робеют, чтобы выкрикнуть свои мысли вслух. Из тех же, кто это делает, впоследствии получается одно из двух: либо с ними хлопот не оберёшься, либо они из кожи вон лезут, чтобы стать во всём первыми. Старки, однако, всё это время вёл себя тише воды ниже травы. Днём он работает раздатчиком в столовой, а по вечерам ходит по обиталищу и развлекает народ нехитрыми фокусами. Коннор вспоминает о той первой ночи, когда подался в бега. Его тогда приютил водитель-дальнобойщик — у мужчины была чужая рука. Рука расплёта, умевшего очень ловко показывать карточные фокусы...

— Надо бы и мне как-нибудь посмотреть, как ты делаешь фокусы, Старки, — говорит Коннор.

Старки, кажется, удивлён.

— Ты что, всех здесь знаешь по именам?

— Нет, только тех, кто произвёл на меня впечатление, — отвечает Коннор. — Всё, давай поменяемся, теперь я буду страховать тебя.

Они меняются местами, и Старки начинает выжимать штангу, но сдаётся после двух попыток.

— Думаю, с меня хватит.

Старки садится и устремляет на Коннора изучающий взгляд. Большинство людей избегают смотреть на него прямо — то ли из-за шрамов на его лице, то ли легенда о Беглеце из Акрона внушает им чрезмерное почтение. Старки же смотрит на Коннора прямо, без смущения.

— Правду говорят, что ты спас аистёнка, хоть и рисковал попасть в лапы юнокопов?

— Да. Не сказал бы, что это был самый умный поступок в моей жизни.

— И почему же ты его совершил?

Коннор пожимает плечами.

— Просто тогда мне это глупым не казалось.

Он усмехается, но Старки серьёзен.

— Меня тоже принёс аист, — сообщает он.

— Извини...

— Да всё нормально. Просто хочу, чтобы ты знал: я уважаю тебя за этот поступок.

— Спасибо.

Коннор слышит, как кто-то зовёт его снаружи, и в голосе крикуна отчётливо слышится: «Если мою проблему не решить не сходя с места, настанет конец света». Такое ему приходится выслушивать по сто раз на дню.

— Надо идти, долг зовёт. Не перетруждайся тут, Старки. — И он уходит, чувствуя себя немного лучше.

Но он не видит, что происходит после его ухода: Старки ложится обратно на тренажёр и выжимает ту же самую штангу двадцать раз, причём даже не вспотев.

После заката Коннор созывает своих ближайших помощников — группу из семи человек, которую Хэйден прозвал «Великолепной Семёркой», и с его лёгкой руки прозвание закрепилось. Они собираются в личном самолёте их командира, а не в старом Эйр-Форс-Уан, в котором Коннору противно находиться после проклятой «встречи в верхах» с Зовите-Меня-Джо Ринконом, представителем ДПР.

Кстати сказать, идея о том, что у начальника Кладбища должна быть отдельная «квартира» и голубая камуфляжная форма, исходила вовсе не от самого Коннора, а от Трейса. Тот считал, что таким образом будет утверждаться имидж Коннора как авторитетного и неустрашимого лидера.

— Да у какого рода войск голубой камуфляж? — взъерепенился Коннор, когда услышал это предложение впервые.

— Предназначается для воздушных десантников, оснащённых реактивными ранцами, — пояснил Трейс. — Правда, на деле эта тактика ещё ни разу не применялась, но в теории, говорят, — штука классная.

Замысел состоял в том, чтобы выделить Коннора среди прочих. Адмирал носил военно-морскую форму, украшенную медалями за подвиги на войне; Коннору тоже было необходимо что-то, что соответствовало бы его стилю управления, каков бы он ни был, этот стиль. Хотя мысль о том, чтобы превращать Кладбище в подобие военного лагеря Коннору не улыбалась, деваться было некуда — Адмирал установил порядок, весьма похожий на военную диктатуру, и Коннор решил оставить всё как есть. Не им заведено, не ему и ломать.

Ему предложили занять старый Эйр-Форс-Уан, но это был стиль Адмирала, не Коннора. Он выбрал себе элегантный частный бизнес-джет, стоявший где-то на отшибе. Самолётик перетащили в северный конец главной аллеи, где он теперь и стоит.

Коннор, бывает, слышит недовольные разговоры у себя за спиной: «Ты только глянь, живёт как король, а нам — шиш, только спальный мешок».