Тимур Пулатов - Черепаха Тарази

Так вот, двадцатипятилетнему сыну отец купил место помощника судьи, желая, видимо, держать в своих руках и закон, и богатство, нажитое нечестно, — всю полноту жизни.

Благо, у Бессаза всегда был интерес к судейству — так что пошел он на эту должность с охотой, а вскоре ему поручили и первое самостоятельное дело.

Из одной деревушки в пустыне пришла весь об убийстве, и Бессаз отправился туда на лошади, ехал с самыми благородными намерениями, в хорошем расположении духа, уверенный, что накажет виновных.

Правда, немного смущало его то, что никакими подробностями об убийстве он не располагал, знал лишь из письма старосты, что труп обнаружен в расселине холма, уже весь высохший, хотя и не разложившийся.

Деревня, куда Бессаз с трудом добрался лишь к вечеру, тянулась у подножия большого холма, и староста, человек весьма приветливый, хотя и малоразговорчивый, вышел встречать Бессаза и повел к себе домой, чтобы гость мог отдохнуть с дороги.

Но Бессазу не терпелось сразу же подняться на холм, чтобы осмотреть труп, хотя староста уговаривал его подождать до утра, жалуясь на жителей Деревни — мошенников, само место, где они обитали, холм, он назвал «проклятым дар аль-харбом» [18].

— Я уже тридцать лет обращаю их к истинной вере, чтобы оздоровить их души, но пока тщетно! — вздохнул староста, который, оказывается, в одном лице совмещал здесь столь различные должности — духовного наставника имама-даи [19], сборщика податей, начальника тюрьмы, владел к тому же небольшой кожевенной мастерской и всерьез подумывал заняться еще вывозом и продажей соли. — Я не вынесу позора, если они, воспользовавшись темнотой, ограбят вас на холме. Поверьте, от тех, кто дик и поклоняется огню, можно ожидать всего. Так что лучше отдохните с дороги, — говорил он вроде бы прося, заискивающе, хотя в нотках его прорывались упрямство и настойчивость.

— Отчего же вы возитесь с ними так долго? — спросил Бессаз важно, как бы укоряя.

— Э, не те нынче времена, молодой человек, — тусклые, старческие глаза его неожиданно заблестели злыми огоньками. — Раньше, во времена первых имамов, мы могли их насильно заставить поверить в аллаха, но теперь… Теперь надо спасать их души молитвами, обращениями, зовом, ибо оказалось, что почти все, кто был обращен в святую веру под страхом смерти, все же тайно, в глубине души, поклонялись дьявольским ансабам [20]. А нам ведь нужны не тела их бренные, а души бессмертные. Вот и приходится ежечасно взывать к их чувству и разуму… Нужно терпение…

После ужина Бессаз и староста все же вышли из дома, чтобы осмотреть деревню. Была она застроена беспорядочно — ни улиц, ни лестниц, ведущих на холм. Угол одного дома упирался в ворота другого, так что стоило кому-то открыть ворота, как они ударялись о стены соседнего дома. Жители же пользуются крышами домов как мостовыми улиц, — так обычно застраиваются деревни на холмистой местности.

С наступлением темноты жители уже скрылись в домах, только двое мужчин ходили, как призраки, по крышам, ведя корову и овцу. Никто, кажется, не проявлял интереса к приезду Бессаза, не было суеты, сборищ, кривотолков, обычных в таких глухих уголках после приезда судьи.

Несколько озадаченный, даже обиженный невниманием к своей персоне, Бессаз хотел спросить старосту и уже повернулся к нему, но передумал: не хотелось ничем пока делиться со старостой, ни о чем его расспрашивать — кто знает, что у старика на уме и не желает ли он как-то повлиять на беспристрастное расследование?

— Вижу, что здесь живут одни лишь пастухи, — сказал Бессаз, чтобы прервать неловкое молчание, — оно наступило после того, как староста уловил сомнение Бессаза, который хотел спросить о важном, но промолчал.

— Да, некоторые держат скот, но многие имеют доход от соли. Холм этот почти сплошь из соли, лишь сверху покрыт тонким слоем песка. Говорят, что здесь некогда было море и огромная глыба соли, оторванная от какой-то дальней горы, приплыла сюда, а когда вода ушла — осталась и превратилась в этот холм… но я, признаться, в это мало верю, — поддерживая Бессаза под руку и помогая ему подняться на крышу дома — начало здешней улицы, торопливо и подобострастно говорил староста, хотя эта страстность и не могла скрыть некоторого официального и казенного тона его выражений.

Но едва они пошли дальше, как услышали крики, идущие из дома, по плоской крыше которого шли. Должно быть, внутри дома говорили об обычных житейских вещах и неторопливо, но здесь, на высоте, как заметил Бессаз, голоса эти отчего-то усиливались до криков. Говорили: «Слышите, вот судья идет над нами. Видно по шагам — человек он не толстый, как наш староста». «Да, шаги вкрадчивые, осторожный и хитрый человек, и походка у него не прямая, а чуть кособокая. С позвоночником у бедняги неладно…» — «А староста, он весь сжался, нервничает, замышляет что-то хитроумное…»

Бессаз остановился, удивленный, — озадачило его больше всего то, как они могли увидеть, что ходит он боком? — посмотрел по сторонам, желая увидеть хотя бы одного из здешних жителей на крыше. Но вокруг ни души, только бледный, смахивающий пот с лица староста…

Староста опять взял гостя под руку и умоляющим голосом попросил вернуться обратно.

— Один только дьявол знает, что они могут натворить, — добавил он для убедительности.

Бессазу же было интересно идти дальше — и выше: а вдруг кто-нибудь скажет и такое, что пригодится ему для следствия.

Но староста с каждым шагом нервничал все сильнее, и быть настойчивым сейчас Бессазу ни к чему, можно вызвать недовольство человека, который по роду службы обязан помогать ему.

Они спустились вниз, к площади, прошли ее и вернулись в дом старосты. И Бессаз, переступая через порог, подумал, что ему придется провести тоскливый вечер в обществе этого старика, хитрого, льстивого, всю жизнь прожившего в глуши, который, естественно, ни о чем не будет говорить, а только жаловаться на своих прихожан, на их дикие нравы, неповиновение обычная тема тех, кто беседует с приезжим из столицы.

Но скучная, досадливая мина на лице Бессаза тут же исчезла, едва он заплел в дом и увидел молодую женщину, которая, как выяснилось, была единственной и горячо любимой дочерью старосты.

Майра — так звали женщину — показалась миловидной и привлекательной и Бессаз сказал с легкой беззаботностью, обращаясь к отцу:

— Ах, вы прятали такое сокровище, думая, что я — горожанин — человек испорченного вкуса…

Староста засмущался, не зная, что сказать, зато Майра, тоном спокойным и бесстрастным, ответила за отца:

— Я была в доме у роженицы. Но услышала, что вы прогуливаетесь с отцом, и поспешила познакомиться с гостем…

— Так вы принимали роды? — воскликнул Бессаз, кокетливо подняв брови.

Увлеченная своим рассказом, говорящая черепаха задергала тем местом, где у нее были некогда брови, но вышла такая гримаса на ее морде, что Даже сдержанный Тарази скривился…

— Да, и вылечиваю от многих болезней, — ответила Майра.

— Колдунья! — засмеялся Бессаз, но тут же сделался серьезным и уставился на старосту со скучающим видом, ибо тот, стоя у стены, хмурился и недовольно покашливал, словно предупреждал Майру о чем-то.

Майра также была сдержанна и равнодушна, но за всем этим, как потом выяснилось, скрывалась страстная натура.

— Но об этом после, господа! — воскликнула черепаха, подняв лапу и двигая ею по воздуху, ибо в лапах ее от долгого, неудобного сидения заломило. — Вы, конечно, понимаете, что всю ночь я не спал, думая о том, с чего завтра начать осмотр холма, где был труп. Поведение старосты начинало казаться мне подозрительным, ибо он делался то страшно разговорчивым, то вдруг мрачнел и замыкался в себе, если я болтал с его дочерью. Время от времени он прислушивался, словно ждал, что вот сейчас за окнами громко заговорят. Но были тишина, ибо, как и во всех деревнях, люди здесь ложились спать рано. Я же проболтал с Майрой почти до самого утра. Потом спохватился, ибо мне стало жалко старика, который сидел с нами молча и не уходил к себе в спальню. Я встал, извинился и пошел за старостой в отведенную для меня комнату. Увидев, что я иду и продолжаю думать о его дочери, машинально поглаживая ус, он вдруг тоже довольно комично погладил свои пышные седые усы — и захохотал. Презабавный он был человек, мой будущий тесть!..

III

Сегодня завтрак черепахи в компании Абитая явно затянулся. Атмосфере дружелюбия, в которой они сидели, мог позавидовать любой: Абитай орудовал ножом, расчищая от жил кусок баранины для черепахи, а та, развалившись в кресле, держала у рта рюмку с вином. В бессмысленных глазах ее теперь сиял блеск и сытое довольство, а пояс, которым был привязан к спине хвост, ослаблен для того, чтобы могла она до отвала набить свой желудок, так что кончик хвоста, изогнувшись, весело вилял.