Паоло Бачигалупи - Заводная

— Суеверие это все. Если что-то со мной произойдет, значит, камма такая, и никакой талисман ее не изменит.

— Тебе трудно носить амулет? Мне было бы спокойней.

Джайди хочет посмеяться над предрассудками жены, но видит, что она нисколько не шутит, и потому обещает:

— Хорошо. Раз тебе так спокойней, буду носить Пхра Себа.

Из спален доносится мокрый кашель. Джайди замирает. Чайя поворачивает голову на звук.

— Сурат.

— Ты показывала его Ратане?

— Не ее это дело — лечить детей. У Ратаны есть занятия поважней — она гены взламывает.

— Так показывала или нет?

— Говорит, «не прогрессирует». Можно не волноваться, — облегченно вздыхает Чайя.

Он тоже рад, но вида не подает.

— Хорошо.

Снова слышен кашель, и Джайди вспоминает умершего Нама, но усилием воли прогоняет подступившую грусть.

Чайя касается пальцами его подбородка, заставляет посмотреть ей в глаза и спрашивает с улыбкой:

— Так отчего же благородный воин, защитник Крунг Тхепа так пропах дымом и почему так собой горд?

— Завтра узнаешь из печатных листков.

Она недовольно поджимает губы.

— Я беспокоюсь за тебя. Очень беспокоюсь.

— Это потому, что ты переживаешь из-за всего подряд. Не надо так тревожиться. Тяжелую артиллерию против меня больше не пускают — в прошлый раз им это вышло боком. О том случае написали в каждой газете и в каждой печатном листке. Меня поддержала сама досточтимейшая королева, и теперь они держатся подальше — по крайней мере уважение к ее величеству еще не потеряли.

— Тебе очень повезло, что ей вообще разрешили узнать о той истории.

— Даже этот хийя, защитник королевы не может закрыть ей глаза на все, что происходит вокруг.

Чайя испуганно застывает на месте.

— Джайди, прошу тебя, потише. У Сомдета Чаопрайи повсюду уши.

— Видишь, до чего дошло: защитник думает только о том, как бы захватить внутренние апартаменты Большого дворца, министр торговли вступает в тайный сговор с фарангами, хочет загубить коммерцию и отменить карантин, а мы все сидим по углам да шепчемся. Я рад, что навестил сегодня якорные площадки. Видела бы ты, как эти таможенники гребут деньги лопатой: стоят себе в сторонке и пропускают в страну все подряд. У них под носом в любой склянке может быть новая мутация цибискоза, а они только карманы пошире оттопыривают. Мне иногда кажется, что мы живем в последние дни Аютии[32].

— Как драматично.

— История идет по кругу. Аютию тоже никто не защищал.

— Так что — ты, выходит, в прошлой жизни был жителем Банг Раджана? Сдерживаешь нашествие фарангов, сражаешься до последнего человека? Вроде того?

— Они хотя бы боролись! А ты бы на чью сторону встала — крестьян, которые месяц отбивались от бирманских войск, или министров, которые бросили город на разграбление? Будь я умнее, навещал бы якорные стоянки каждый вечер и учил бы Аккарата и фарангов уму-разуму. Знали бы, что кто-то еще сражается за Крунг Тхеп.

Джайди думает: сейчас Чайя снова попросит его замолчать, остыть, но она долго молчит и наконец спрашивает:

— Думаешь, мы всегда перерождаемся здесь, в одном и том же месте? Нам обязательно переживать все снова и снова?

— Не знаю. Странный вопрос. Я бы ожидал такого от Каньи.

— Надо бы и ей амулет подарить. Может, улыбаться станет хоть иногда. Суровая она.

— Да, странноватая.

— Я думала, Ратана сделает ей предложение.

Джайди представляет себе Канью рядом с хорошенькой Ратаной, которая, скрыв лицо дыхательной маской, дни и ночи сидит в министерских подземных лабораториях и борется с биологическими угрозами.

— Я в ее жизнь не лезу.

— Ей бы мужчину, стала бы веселее.

— Ну, уж если Ратана не сделает ее счастливой, то у мужчин шансов ноль. Хотя, будь у нее кто-то, он все время ревновал бы к тем парням, которыми Канья у меня командует. А ребята-то симпатичные… — Джайди вытягивает шею и хочет поцеловать Чайю, но та резко отворачивает голову.

— Фу, от тебя еще и виски несет.

— Дым и виски — запах настоящего мужика.

— Иди в кровать, а то еще разбудишь Нивата с Суратом. И маму.

Он подбирается ближе и шепчет прямо в ухо:

— А она бы не возражала против еще одного внука.

Чайя, смеясь, отталкивает его.

— Возразит, если разбудишь.

Джайди гладит ее по бедрам.

— Я тихо.

Чайя с притворным недовольством шлепает Джайди по рукам, он ловит ее ладони и нежно поглаживает обрубки пальцев. Оба вновь делаются серьезными.

— Мы так много уже потеряли. Если не станет еще и тебя, я не переживу.

— Этого не будет. Я же тигр. И далеко не дурак.

— Надеюсь. Очень надеюсь. — Она крепко прижимается к Джайди; в теплых объятиях и взволнованном дыхании тот чувствует искреннюю заботу. Затем Чайя немного откидывает голову и внимательно глядит на Джайди. Тот говорит:

— Со мной все будет в порядке.

Она кивает, но, похоже, совсем не слушает — темные глаза, будто стараясь запомнить, долго, очень долго изучают линию его бровей, улыбку, шрамы, каждую оспинку. Наконец Чайя снова кивает, видимо, своим мыслям, и тревога исчезает с ее лица. Улыбнувшись, она притягивает Джайди поближе, шепчет ему прямо в ухо как настоящая прорицательница: «Ты тигр», — крепко обнимает, и от этого им обоим становится спокойней.

Джайди обнимает ее еще крепче и чуть слышно отвечает:

— Я скучал.

— Пойдем. — Чайя выскальзывает из объятий, ведет его за руку к постели, приподнимает москитную сетку и ныряет под полупрозрачный полог. Джайди слышит, как с шелестом падает одежда, и видит сумрачный силуэт манящей его женщины. — От тебя до сих пор пахнет дымом.

Он откидывает сетку в сторону.

— А виски? Не забывай про запах виски.

5

Солнце, едва выглянув из-за горизонта, заливает Бангкок ослепительным светом. Оно омывает огненными лучами торчащие сломанными ребрами башни эпохи Экспансии и покрытые золотом чеди[33]; играет бликами на высоких сводах Большого дворца, где, изолированная слугами от внешнего мира, живет Дитя-королева; вспыхивает на филигранных орнаментах храма Священного столпа, в котором монахи сутки напролет молят богов укрепить шлюзы и стены городских дамб. Голубое зеркало горячего, как кровь, океана сверкает под раскаленным небом.

Жар наваливается на балкон шестого этажа и втекает в квартиру Лэйка. Под навесом в потоках знойного ветра шелестят плети жасмина. Ослепленный сиянием Андерсон, щурясь, глядит в окно. На бледной коже мгновенно выступают блестящие капельки пота. Лежащий снаружи город похож на расплавленное море, в котором золотыми искрами вспыхивают металлические шпили и стеклянные стены.

Он сидит прямо на деревянном полу совсем без одежды в окружении раскрытых книг: каталогов флоры и фауны, записок путешественников, полной истории Индокитая. Повсюду ветхие заплесневелые тома, вырванные из дневников страницы — ископаемые воспоминания о тех временах, когда тысячи растений выпускали в воздух пыльцу, споры и семена. Андерсон просидел над бумагами всю ночь, но с трудом может вспомнить хоть что-то из прочитанного. Перед глазами постоянно встает пасин, скользящий вверх по ноге девушки, вышитые на искрящейся пурпурной ткани павлины, чуть влажная кожа разведенных бедер.

Вдалеке в желтоватом сыром мареве, будто пальцы, поднимаются к небу сумрачные высокие силуэты башен Плоенчит. В дневном свете они похожи на обычные трущобы времен Экспансии и сейчас ничем не выдают своей манящей тайны.

Пружинщица.

Пальцы Андерсона, прикасающиеся к ее коже. Темные серьезные глаза девушки, и слова «можно потрогать».

Лэйк, резко прерывисто вдохнув, отгоняет видение. Девушка — полная противоположность тем агрессивным эпидемиям, с которыми сам он ведет ежедневную войну; хрупкий тепличный цветок, высаженный в слишком суровые для него условия. Вряд ли долго протянет — особенно в этом климате, особенно среди этих людей. Возможно, его тронула ранимость девушки, та притворная сила, с которой она скрывала свою беззащитность, та попытка изобразить гордость, даже когда Райли приказал ей задрать юбку.

«Так ты из жалости рассказал ей о поселках? Не потому, что ее кожа была нежнее манго? Не потому, что у тебя при виде ее дыхание перехватывало?»

Андерсон болезненно кривит губы и заставляет себя сосредоточиться на главном — на имени, ради которого пересек полмира на парусниках и дирижаблях. Ги Бу Сен. Пружинщица так и сказала: Ги Бу Сен.

Среди книг и дневников он находит фотографию: толстый мужчина сидит в компании ученых из «Мидвест» на агрогеновском симпозиуме по мутациям пузырчатой ржи и со скучающим видом глядит куда-то в сторону, выставив напоказ все три подбородка.

«Интересно, ты похудел с тех пор или тайцы кормят так же хорошо, как когда-то мы?»