Степь и Империя. Книга II. Империя - Балтийский Отшельник

но кричать было нечем. Девчонка мешковато завалилась на бок и несколько раз вздрогнула всем телом, засучила выглянувшими из-под юбок голыми бледными ногами. Степняк спокойно ждал, когда воин, стоящий за спинами рабынь, поднимет ее, как ватную куклу, за шиворот и вновь водрузит ее на колени. Это каждый раз происходит одинаково…

Волк опять шагает к пленнице и опять прикасается жалом к ее груди.

- Ты вошла в рабский круг. Кто ты?

- Я рабыня, - прерывающимся голосом почти шепчет девочка.

- Громче! – грохочет магический голос.

- Я – рабыня! – всхлипывая и запинаясь, громко произносит невольница.

- Запомни, это, рабыня. Целуй плеть! – и он подносит к ее губам рукоять плети. Плеть целует уже рабыня, а не свободная женщина. – А теперь, рабыня, ползи вот к нему за своим ошейником.

И рабыня послушно ползет на четвереньках, путаясь в юбках, на подламывающихся руках, к стоящему в шагах пяти работорговцу, который уже держит наготове раскрытый ошейник.

Графиня прикрыла глаза, чтобы не видеть этого позора. Ее воспитанница, дочь древнего рода, ползет от ног одного бандита к ногам другого, чтобы получить от него рабский ошейник и надеть себе на шею.

«А что ты хотела, Моника, – призналась она сама себе. – Ты выбирала себе в компаньонки послушных и управляемых девочек, чтобы они не доставляли тебе хлопот. Ты их учила подчиняться тебе и будущему мужу. Что удивительного в том, что они без борьбы подчинились тому, кто поставил на колени тебя?!»

- Надень ошейник! – приказывает работорговец.

Девочка, как в забытье, принимает ошейник двумя руками и медленно прикладывает к шее.

- Кто ты? – рявкает воин в черном.

- Я рабыня, - тихо и распевно произносит девочка, и ошейник отзывается на ее слова неожиданно громким звоном, похожим на удар гонга. Рабыни вздрагивают от неожиданности, а половинки ошейника с этим звуком сливаются в единое целое.

И будто спадает заклятие.

Новообращенная рабыня вдруг осознает ужас и безвозвратность случившегося. Она отчаянно кричит и безуспешно рвет полосу блестящего металла, плотно охватившую ее шею. Содрогаясь в рыданиях, она падает ниц. Но все уже свершилось...

Дальше все повторяется с неизменностью ритуала и точностью часового механизма.

И вот подходит очередь гордой графини...

***

Волк равнодушно коснулся кончиком жала груди графини Моники.

— Кто ты?

— Убей меня сразу, бандит! Я графиня Моника ап-Цанага!

— Нет, ибо я уже дал слово. Сейчас я опущу тебя в страдания на один удар сердца, а потом снова задам вопрос.

Графиня думала, что она приготовилась к боли...

Но к тому, что произошло, она была не готова. Это был не удар, это была не боль, это распахнулись врата страдания: страдало тело, страдала душа, страдание вливалось сквозь глаза, уши, каждую пядь кожи, даже через вкус и обоняние. Крик отчаянно рвался из груди, но не было ни глотка воздуха. Это было гораздо страшнее смерти...

Один удар сердца? Это длилось вечность!

Ее подняли с земли и вновь поставили на колени.

— Кто ты?

— Я графиня Моника ап-Цанага и я умру свободной женщиной!

— Не ободряй себя бессмысленной надеждой. Очень скоро ты собственными руками наденешь ошейник. Сейчас страдание обнимет тебя на три удара сердца...

И страдание пришло. Оно было бесконечно и неописуемо. Телесная боль была и снаружи и внутри, болело все целиком и каждый член тела и орган по отдельности. Язык, распухший от ужасного вкуса, разрывал рот и пытался удушить, глаза кипели внутри себя, сквозь уши вламывалась отвратительная какофония, разрывающая череп. Моника орала, как кричит спящий, в кошмаре падающий в бездонную пропасть. Но ни звука не вылетело из ее горла.

И снова ее подняли с земли и усадили, как безвольную куклу. У нее не было сил держать голову и сидеть. Все тело болело, как если бы ее действительно избивали плетью. Такая же боль горела внутри живота и груди. Голова раскалывалась и кружилась. По лицу текли горючие слезы. Ощутив влагу под собой, графиня Моника поняла, что не смогла сдержать не только слезы...

— Кто ты?

— Я графиня Моника ап-Цанага, — слабым, но твердым голосом, ответила женщина.

— Однажды я видел человека, который прошел по ступеням страдания до тридцатого удара сердца. Но и он в конце концов сдался. Сдашься и ты. Пять ударов...

Страдание на пять ударов сердца сломало гордую женщину.

Это страдание было всеобъемлющим, охватившим и тело и разум и душу. Пять вечностей, заполненных ужасом, для которого не придумано слов.

Когда ее вновь подняли с земли, она не могла сидеть, словно тело превратилось в студень. Но ее палач никуда не торопился. Он дождался, пока она отдышится и ее взгляд прояснится.

— Кто ты?

— Я рабыня, — потрясенно выдохнула несчастная. Унижение ошейником и самые страшные фантазии о рабской жизни оказались сущей ерундой по сравнению с тем, что она пережила сейчас. Сейчас она был готова на что угодно, лишь бы жало никогда больше не касалось ее.

— Громче!

— Я — рабыня! — прохрипела она пересохшим горлом и покорно потянулась губами к рукояти хозяйской плети.

Припав губами к шершавому дереву кнутовища, рабыня испытала немыслимое, невероятное облегчение от того, что больше не надо сопротивляться неизбежности случившегося. Это облегчение делало ее в тот момент почти счастливой, а робкое прикосновение вспухших губ к грозной плети - поистине сладострастным. Осознание того, что признавая свое рабство она почти счастлива, широко распахнуло двери, через которые в душу гордой аристократки ворвалась покоренная рабыня.

Путь за ошейником Моника ползла мучительно медленно. Руки дрожали и подгибались, колени путались в подоле намокших юбок. Приняла в руки ошейник, приложила к шее и обреченно повторила: «Я рабыня».

Звон, с которым сомкнулся ошейник, прозвучал похоронным.

И в тот же миг бывшая графиня Моника ап-Цанага, а нынче — рабыня без клички, поняла, почему в этот момент рыдали остальные.

Рабский ошейник не сдавливал горло — под него легко можно было подсунуть мизинец, и даже безымянный палец. Но свободный на шее ошейник напоминал о себе холодной тяжестью, заставлял с каждым вдохом чувствовать, что он неумолимо держит за глотку.

Однако самое страшное произошло внутри — в самой глубине своей души рабыня почувствовала, как легли железные оковы на ее волю, а между нею и миром свободных людей пролегло неодолимое препятствие. Она не смогла бы описать словами, что именно