Анатолий Бритиков - Охота на дракона (сборник)

Переосмысление образа идеального будущего, сомнения в научном и общественном прогрессе заметны уже у Свифта в романе “Путешествия Гулливера” (1726). В романтической форме они отразились в романе Мэри Шелли “Франкенштейн, или Современный Прометей” (1818) А повесть “Машина останавливается” (1911) Эдварда Моргана Форстера положила начало откровенному развенчанию образа утопии. В XX веке характер и масштабы этого процесса, охватившего литературы Запада, стали уже таковы, что известный английский литературовед А.Л.Мортон вынужден был признать я книге “Английская утопия”: “Мы подошли в известном смысле к концу Утопии… Почти везде утрачена вера в то, что из существующего общества может вырасти справедливое и достойное общество обнаруживается самая обыкновенная реакция, решимость сопротивляться “практическому осуществлению “Утопии”. Столь категоричное заявление во многом оправдано появлением в западной литературе произведений, в которых окончательно меняется дух жанра утопии. Хотя по-прежнему изображаются картины будущего, но само оно представляется теперь настолько далеким от утопического идеала, что о таком будущем вряд ли можно мечтать. Именно в этом смысле Мортон назвал романы “Обезьяна и сущность” (1948) “О дивный новый мир” (1932) Олдоса Хаксли, а также “1984” (1949) Джорджа Оруэлла антиутопиями, дав таким образом определение новому жанру.

Эти произведения, прежде всего, “О дивный новый мир” и “1984” — классические в своем роде примеры той трансформации, которой подвержена сегодня значительная часть западной литературы о будущем. Написанные в первой половине века, они и сегодня остаются яркими образцами жанра антиутопии, определившим пути ее развития Хаксли и Оруэлл наиболее отчетливо выразили те настроения и идеи, которые вытеснял мечты о справедливом будущем, все шире распространялись и распространяются на Западе на волне глубокого скептицизма по отношению к науке и научно-техническому прогрессу, разочарования в ценностях традиционного либерализма обнаружившего свою идеологическую и политическую несостоятельность перед лицом социальных кошмаров XX века — мировых войн, фашизма, терроризма. Роль Хаксли и Оруэлла во многом верно определил английский писатель Брайен Олдисс: “Мы живем в эпоху когда высокоразвитое западное общество ставит проблемы, требующие осмысления и художественного освоения. Разве это не насущная задача? Вспомните мысль, высказанную Кристофером Марло в “Докторе Фаусте”. К Фаусту приходит дьявол-искуситель, чтобы заманить его в ад. Мефистофель говорит ему: “Ад здесь Мы и не выбирались из него”. По-моему, разница между великими Утопиями и антиутопиями Хаксли и Оруэлла в том, что их антиутопии рисовали будущее высокоразвитого общества. А сейчас это будущее стало реальностью “Ад здесь. Мы и не выбирались из него”. (Приводится по статье А.Николаевской. “Требования жанра и коррективы времени”. — “Иностранная литература”, 1979, № 6, с. 213).

Действительно, некоторые основные тенденции развития западного мира Хаксли и. Оруэлл уловили по-своему верно — стремление к полному контролю над личностью, манипулирование сознанием масс превращение человека в придаток машины. Вольно или невольно они очертили контуры того ада, конкретность которого изображают антиутописты сегодня.

Романы Хаксли — это мрачные пророчества о полном закабалении человека в обществе, где царствует “мертвый порядок”, где доведена до предела тенденция капитализма стандартизировать жизнь. В творчестве Оруэлла намечена другая линия развития антиутопии. В отличие от антитехнократа Хаксли он выступил как политический пророк, возвестивший в романе “1984” о наступлении в недалеком будущем эпохи “олигархического коллективизма” — времени тоталитарного кошмара, порожденного в одинаковой степени как коммунизмом, так и фашизмом. Эти писатели и сегодня остаются наиболее яркими и популярными на Западе представителями жанра антиутопии, их творчество и по сей день весьма активно используется в борьбе идей и оказывает влияние на литературу. Мысли и образы Хаксли и Оруэлла используют и писатели, и политологи, стремясь уравнять социализм и капитализм на том основании, будто все существующие или вновь возникающие структуры власти в конечном счете тяготеют к “олигархическому коллективизму”, который был предсказан Оруэллом для общества 1984 года. Известный советский ученый Г.Шахназаров пишет по этому поводу: “…если даже тенденция к технотирании, если можно так выразиться, свойственна только капиталистической структуре, то разве это не угрожает опасностью всему человечеству? И если мир рухнет, то способна ли послужить утешением мысль, что землетрясение началось не на нашем участке, и мы стали лишь жертвой докатившейся до нас сейсмической волны?.. Имманентно свойственная капитализму тенденция к авторитарным методам власти, нашедшая дополнительный импульс к своекорыстном использовании достижений научно-технической революции, способна поставить под вопрос существование человечества. Опыт фашизма доказал это со всей очевидностью” (Шахназаров Г. Этот прекрасный новый мир в этом пресловутом 1984 году. — “Иностранная литература”, № 7, с. 239.).

Сказанное свидетельствует о том, что в мрачных прорицаниях Хаксли и Оруэлла есть доля истины, и не такая малая. Созданные антиутопии позволяют отчетливо различить силу и слабость либеральной традиции политической мысли на Западе, (что и было подробно рассмотрено Шахназаровым в упомянутой статье).

Для более глубокого осмысления западной литературы о будущем весьма важна и интересна прежде всего мысль о слабости указанной либеральной традиции, своеобразно выразившейся у Оруэлла. В романе “1984” он, прямо или косвенно, опирался на идеи тех мыслителей-философов, социологов, футурологов — которые, игнорируя социальную природу власти, в любом обществе, будь то капитализм или социализм, видели тенденцию к подавлению личности, индивидуальной свободы. Один из подобных тезисов высказывал, в частности, известный и популярный на Западе русский философ-идеалист, проповедовавший идеи неограниченной свободы личности Николай Бердяев. Называя капитализм “бесчеловечным строем”, он утверждал также, что и социализм, заслонивший отдельного человека классом, не способен решить проблему свободы личности.

В той или иной форме эта мысль пронизывает футурологическую концепцию американского социолога Джеймса Бёрнхема, изложенную им в книге “Революция управляющих” (1941). Он предсказал, что в будущем мир поделят между собой три супердержавы. В каждой из них установится примерно один и тот же социальный строй — не капитализм и не социализм, а основанный на тотальном контроле, эксплуатации и закабалении личности коллективизм. Массы будут подчинены касте управляющих — инженеров, ученых, чиновников. Оруэлл, не во всем соглашаясь с Бёрнхемом (что явствует из его рецензии на книгу), использовал его схему будущего в своем романе.

Опасения, что социализм уничтожит личность как таковую, отразились и в литературе — особенно в фантастическом романе “Мы” (1920) русского писателя Евгения Замятина. Роман этот, изданный на Западе в 1925 г., явился одной из первых антиутопий в русской и европейской литературе XX века. Карикатурно изображая общество будущего, автор уже самим названием романа подчеркивал, что в этом обществе уничтожена индивидуальность — “я”, существует только масса — “мы”, которая по команде ест, спит, работает и “любит” в отведенные по расписанию “личные часы”. Оруэлл, читавший роман в переводе, по-своему развил и переосмыслил его проблематику.

Можно предположить, что образ казарменного государства в романе “1984” возник и не без влияния книги Гитлера “Майн Кампф”, которую Оруэлл рецензировал в английской газете “Нью Инглиш Уикли” в марте 1940 г. В этой книге Гитлер, между прочим, предлагает человечеству свою картину будущего. “Он намечает, — пишет Оруэлл, — создать за сто лет нерушимое государство, где двести пятьдесят миллионов немцев будут иметь достаточно “жизненного пространства” (простирающегося до Афганистана или соседних земель), это будет чудовищная безмозглая империя, в которой, в сущности, ничем иным не занимаются, кроме подготовки молодых парней к войне и постоянным производством свежего пушечного мяса”.

Однако в основе своей образ государства, подавляющего личность, в романе “1984” восходит все же к Свифту (как его понимал Оруэлл). Еще в очерке 1946 г. “Политика против литературы: исследование “Путешествий Гулливера” он писал: “…величайший вклад Свифта в политическую мысль, в узком значении слова, это его критика, особенно в третьей части романа, того, что сегодня назвали бы тоталитаризмом. Это удивительно ясное предвидение наводненного шпионами “полицейского государства”…”. Далее Оруэлл приводит известный отрывок из романа: “…в королевстве Трибина, называемом туземцами Лангден… большая часть населения состоит сплошь из осведомителей, свидетелей, доносчиков, обвинителей, истцов, очевидцев, присяжных вместе с их многочисленными подручными и прислужниками, находящимися на жалованье у министров и их помощников. Заговоры в этом королевстве обыкновенно являются делом рук тех, кто хочет выдвинуться в качестве тонкого политика, вдохнуть новые силы в одряхлевшие органы власти, задушить или отвлечь общественное недовольство, наполнить свои сундуки конфискованным имуществом, укрепить или подорвать доверие к силам государства… Прежде всего они договариваются, кого именно из подозрительных лиц обвинить в заговоре; затем они пускают в ход все средства, чтобы у этих людей отобрали все письма и бумаги, а их самих заковали в кандалы. Захваченные письма и бумаги передаются в руки специалистов, больших мастеров в разгадывании таинственного смысла слов, слогов и букв. Так, например, им ничего не стоит установить, что стая гусей означает сенат… метла — революцию; мышеловка — государственную службу… гноящаяся рана — систему управления”.