журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

Иван молчал. Мысленно он усмехнулся. Как меняется время! Тогда, на юге, сладкими из-за цветов и шоколада ночами Сталина ругала его между поцелуями: „Поклянись, что вернешься к реализму! И я слово даю — ты станешь лауреатом... если не Ленинской, то Комсомола... Мы же в СССР живем! А имя у тебя уже есть!..“

Реализм реализму рознь. В те годы настоящим реалистом быть было куда опасней, чем „обструкцинистом“, с обломками ощущений на холсте, с намеками и иносказаниями. Иван, впрочем, ничего не боялся, но „реалистические" полотна начальников от искусства отвратили народ от картинных галерей, да и, казалось, отравили сам воздух искусства в стране. Краски лауреатов были убоги, рисунки плакатны. Хотелось хулиганить — в цвете, в смешении фантастического и реального... Но сегодня, когда Россия, мечтавшая о свободе и дождавшаяся ее, больна, как бывает болен человек, отравившийся избытком кислорода, нельзя продолжать эти игры, квадраты и окурки вместо глаз на холсте. России нужна надежда, а надежду дает правда.

Западу Шубин не нужен. А в России нет денег. Не рисовать же специально для Запада всякую чушь, чтобы только купили, чтобы туда попасть! Жизнь уходит.

— Но для жизни как раз и надо... — как бы угадав его мысли, Алена улыбнулась чуть более интимно. А может быть, Шубин вслух сказал „жизнь проходит"? — Иногда... чуть... Ваш талант не убудет. А у них денег много. Наша фирма берет всего тридцать процентов от договора... это не девяносто, как было у Министерства культуры...

— Нет, — хрипло отрезал Иван и, склонившись, стал собирать слайды, проспекты. Очень сильно пахло от нее духами, но все же духами более тонкими, холодными. Защелкнул кейс и повторил. — Нет.

— Погодите, — как-то гортанно сказала Сталина и поднялась. Ивану показалось, что она стала еще ниже ростом. И лишь когда Сталина вышла из-за стола, Иван увидел — она в туфлях без каблуков. Что ж, понятно, возраст, ноги устают. — Таня?.. — позвала Сталина-Алена.

Из-за стеклянной отгородки выглянула старая знакомая Ивана, Таня Фадеева. Она вопросительно смотрела на начальницу.

— Мы пройдемся. Если позвонят французы, я через двадцать-тридцать минут. А если арабы, пусть подождут.

Теперь Таня перевела взгляд и на гостя. Иван растерянно насупился и, быстро кивнув, отвернулся к двери. Кажется, Таня его не узнала. Они с Аленой спустились во двор, прошли мимо синих и черных мерседесов, похожих на гигантские немного сдавленные сливы, и оказались на Тверской.

Сталина остановилась и смотрела куда-то в сторону Кремля, на рубиновые звезды, на красную стену, как бы на прошлую жизнь.

— Ты не вспоминал меня? — спросила она впервые на „ты“, не оглядываясь. — Совсем?

Иван молчал.

— А знаешь, а я поверила, что у нас была любовь... Настоящая... Помнишь, пес какой-то прибился, когда мы на скамейке ночью возле моря пили шампанское... он был хромой и печальный, и ты прозвал его Байроном, от его имени прочитал мне стихи... Скажи! — вдруг обернувшись, она цепко схватила Ивана за руки и снова шальными, как прежде, глазами впилась в его лицо. — Это же была любовь?! Или только для дела?.. Любовь?! Скажи, я не обижусь... сейчас такие времена, скажи, как есть.

И черт его знает, почему, Иван Шубин ответил неправдой... то ли пожалел стареющую женщину, а то ли и ему сейчас показалось: было же там, было что-то дивное, у живого стеклянного моря, и пес был, и звезды сыпались, и выл далеко на мысу маяк... Что-то сладкое зажглось в теле, и художник ответил:

— Мы... любили друг друга.

— Пасибо, — по-московски, пропуская ,,с“, ответила Сталина и невесело рассмеялась. И снова Иван увидел, как нелепо-бесформенны у нее при смехе губы, и видны розовые десны... Алена, разумеется, знала свой „порок“ и тут же погасила улыбку. Она сильно изменилась. И дело не только в хорошей заграничной одежде. Она стала ходить медленней, говорить медленней, и щербатые два зуба, делавшие ее улыбку по-детски милой, были заменены на прекрасные, очевидно, американские фарфоровые зубы. Наверное, и деньги имеются, и муж не какой-нибудь запойный, тоскующий о чем-то непонятном русский художник. „Но как же так?.. Как же вы попали из горкомов и министерств в новые структуры? — хотел было спросить Иван. — Откуда у вас возможности — уже в новые времена — отправлять людей искусства в Париж или к арабам? Кто вас поддержал, кто не дал вам утонуть? Значит, и более высокие по своим должностям люди нынче также у власти?"Может быть, в тени, но остались в силе?.."

— Я бы и сейчас тебе помогла, — снова будто подслушала Сталина-Алена мысли Ивана. — Если только за неделю-две...

Иван отрицательно затряс головой.

— Я пошел.

— Погоди!.. — вдруг решилась Алена. — Есть у нас — правда, их мало — коллекционеры реалистического письма... Один америкашка у меня есть, Джим... один испанец... и наш, русский миллионер, Гриша... должен вернуться из Бельгии.,. Я им покажу. Отдашь слайды на пару дней? Не потеряю. Ты где остановился? — Она говорила абсолютно деловито, не навязываясь с любовью, и Иван ответил:

— В гостинице „Урал". Ну, это...

— Знаю, — она приняла из рук Ивана конверт с фотопленкой. — Прости, каталоги твои лучше не показывать... уважать не будут. — И потянувшись к нему — Иван даже отступить не успел — поцеловала его в губы. И снова на него дохнуло теплой малиной этих губ, и сверкнули, как молния, в памяти те бесстыдные, сладострастные ночи, доводившие их до беспамятства и онемения губ и ног...

Он плелся по вечерней Москве, хмуря лоб и пытаясь убедить себя, что он не продался, он же остается реалистом, наверняка у нее ничего не получится. Но она. видимо, постаралась. И через день рано утром в гостинице зазвонил телефон:

— Можно господина Шубина? — голос был нежный, певучий. Это была Алена. Кстати, почему она стала Аленой? Надо бы спросить.

— Слушаю, Алена.

— Где сейчас ваши картины? Которые сняты на этих слайдах?

— Дома.

— Вы гложете их привезти в Москву? Немедленно?

„А не напрасны ли хлопоты? Она уверена? Придется где-то занять денег, — медлил с ответом Иван. — Или в концерне „Сибавиалинии" договориться?" В молодые гады Шубин сделал портрет Саши Орлова, который ныне был заместителем генерального директора концерна. Может, распорядится бесплатно перебросить? Он сам говорил, иной раз самолеты летят порожняком...

— Попробую.

— Чем