Невил Шют - Крысолов. На берегу

И вышел из дому.

Вечер вторника в доме Холмсов выдался беспокойный. Около двух часов ночи малышка заплакала и уже не умолкала до рассвета. Молодым родителям было не до сна. Около семи утра девочку вырвало.

День наступал дождливый, холодный. При хмуром свете муж и жена посмотрели друг на друга, оба измучились, обоим нездоровилось.

— Питер… по-твоему, это то самое и есть, да? — спросила Мэри.

— Не знаю. Но очень может быть. Видимо, сейчас все заболевают.

Она устало провела рукой по лбу.

— Я думала, здесь, за городом, с нами ничего не случится.

Питер не знал, какими словами ее утешать, а потому спросил:

— Выпьешь чаю? Я поставлю чайник.

Мэри опять подошла к кроватке, посмотрела на дочурку — та как раз притихла. Питер повторил:

— Как насчет чашки чая?

Ему полезно выпить чашечку, подумала Мэри, он почти всю ночь был на ногах. Она заставила себя улыбнуться.

— Чай — это чудесно.

Он пошел на кухню готовить чай. Мэри чувствовала себя прескверно, и теперь ее замутило. Конечно, это бессонная ночь виновата и она переволновалась из-за Дженнифер. Питер хлопочет в кухне; она тихонько пройдет в ванную, он ничего и не узнает. Ее нередко тошнило, но на этот раз он может подумать, вдруг тут что-то другое, и станет волноваться.

В кухне пахло затхлым, а может быть, просто показалось. Питер налил в электрический чайник воды из-под крана, сунул штепсель в розетку, включил; счетчик ожил, и Питер вздохнул с облегчением: ток есть. Не сегодня завтра электричества не станет, вот тогда будет худо.

Духота в кухне нестерпимая; Питер распахнул окно. Его вдруг бросило в жар, опять в холод, и он почувствовал, что сейчас его стошнит. Он тихо прошел к ванной, но дверь оказалась заперта, значит, там Мэри. Незачем ее пугать; через черный ход он вышел под дождь, и в укромном уголке за гаражом его стошнило.

Он еще постоял здесь. В дом вернулся бледный, ослабевший, но все же ему полегчало. Чайник уже кипел, Питер заварил чай, поставил на поднос две чашки и пошел в спальню. Мэри была здесь, наклонилась над дочкиной кроваткой.

— Я принес чай, — сказал Питер.

Она не обернулась, побоялась, что лицо ее выдаст. Сказала:

— Вот спасибо! Налей, я сейчас.

Едва ли она сможет выпить хоть глоток, но Питеру чай пойдет на пользу.

Он наполнил обе чашки, присел на край кровати, осторожно пригубил; от горячего чая желудок словно бы успокоился. Чуть погодя Питер сказал:

— Иди пей, родная. Твой чай остынет.

Мэри нехотя подошла; может быть, она и справится. Она посмотрела на мужа, его халат был мокрый от дождя.

— Питер, да ты совсем промок! — вскрикнула Мэри. — Ты выходил из дому?

Питер взглянул на рукав халата; он совсем про это забыл.

— Надо было выйти, — сказал он.

— Зачем?

Он больше не мог притворяться.

— Просто меня стошнило. Думаю, ничего серьезного.

— Ох, Питер. И со мной то же самое.

Минуту-другую они молча смотрели друг на друга. Потом Мэри сказала глухо:

— Наверно, это из-за пирожков с мясом, которые были на ужин. Ты ничего такого не заметил?

Питер покачал головой.

— По-моему, пирожки были хорошие. И потом, Дженнифер ведь пирожков не ела.

— Питер… По-твоему, это то самое?

Он взял ее за руку.

— Сейчас заболевают все. И нас не минует.

— Не минует, нет, — задумчиво отозвалась Мэри. — Видно, никуда не денешься. — Она подняла глаза, встретилась с ним взглядом. — Это конец, да? Нам будет все хуже, хуже, и мы умрем?

— Думаю, порядок такой, — подтвердил Питер. И улыбнулся ей. — Я еще никогда не пробовал, но, говорят, все происходит именно так.

Мэри повернулась и пошла в гостиную; Питер, чуть помешкав, последовал за ней. Она стояла у застекленных дверей и смотрела на сад, она всегда так его любила, а сейчас он по-зимнему унылый, обнаженный ветром.

— Как мне жаль, что мы так и не купили садовую скамейку, — ни с того ни с сего сказала Мэри. — Она бы так славно выглядела вон там, у стены.

— Попытка не пытка, съезжу сегодня, вдруг достану, — заявил Питер.

Жена обернулась к нему.

— Если ты нездоров, не езди.

— Посмотрим, как я буду себя чувствовать через час-другой. Лучше чем-то заняться, чем сидеть сиднем и только и думать, ах, какой я несчастный.

Мэри улыбнулась.

— Мне вроде сейчас получше. Ты как, позавтракаешь?

— Ну, не знаю, — сказал Питер. — Не уверен, что я настолько пришел в себя. Какая у нас есть еда?

— Три пинты молока. По-твоему, можно будет достать еще?

— Пожалуй, да. Возьму машину и съезжу.

— Тогда, может быть, позавтракаем овсяными хлопьями? На пакете написано, что в них много глюкозы. Это ведь полезно, когда болеешь, правда?

Питер кивнул.

— Пожалуй, я приму душ. Наверно, он меня подбодрит.

Так он и сделал, а когда потом вышел из спальни, Мэри в кухне хлопотала над завтраком. С изумлением Питер услышал, что она поет — напевает веселую песенку, в которой спрашивается, кто до блеска начистил солнце. Питер вошел в кухню.

— Ты как будто повеселела, — заметил он.

Мэри подошла к нему.

— Это такое облегчение, — сказала она, и теперь он увидел — напевая песенку, она всплакнула. Озадаченный, не выпуская ее из объятий, он утер ее слезы.

— Я так тревожилась, совсем извелась, — всхлипнула она. — Но теперь все будет хорошо.

Какое уж там хорошо, подумал Питер, но вслух не сказал.

— Из-за чего ты так тревожилась? — спросил он мягко.

— Люди заболевают в разное время, — сказала она. — Так я слышала. Некоторые на две недели позже других. Вдруг я свалилась бы первая, бросила тебя и Дженнифер, или первым заболел бы ты и оставил нас одних. Мне было так страшно…

Она подняла глаза, встретилась с ним взглядом и сквозь слезы улыбнулась.

— А теперь мы заболели все трое в один день. Правда, нам повезло?

В пятницу Питер Холмс поехал в Мельбурн, будто бы на поиски садовой скамейки. Он гнал свой маленький «моррис» вовсю, не следовало надолго отлучаться из дому. Он хотел поговорить с Джоном Осборном, и не откладывая; толкнулся сперва в городской гараж, но там было заперто; потом поехал в НОНПИ. Наконец он разыскал Осборна в клубе «На природе», в спальне; тот выглядел совсем больным и слабым.

— Прости, что беспокою тебя, Джон. Как ты себя чувствуешь?

— Уже заполучил, — сказал физик. — Второй день. А ты?

— Вот потому я и хотел тебя повидать, — начал Питер. — Наш доктор, видно, умер, во всяком случае, он никого не навещает. Понимаешь, Джон, мы с Мэри со вторника совсем разладились — рвота и прочее. Ей очень худо. А мне со вчерашнего дня, с четверга, становится все лучше. Я ей ничего не сказал, но чувствую себя отлично и голоден как волк. По дороге сюда заехал в кафе и позавтракал — уплел яичницу с грудинкой и все, что еще полагается, и опять хочу есть. Похоже, я выздоравливаю. Скажи, может так быть?

Физик покачал головой.

— Окончательно выздороветь нельзя. На время можешь оправиться, а потом опять заболеешь.

— На какое время?

— Пожалуй, дней на десять. Потом опять заболеешь. Не думаю, что возможно второе улучшение. Скажи, а Мэри очень плохо?

— Неважно. Я должен поскорей вернуться.

— Она лежит?

Питер покачал головой.

— Сегодня утром она ездила со мной в Фолмут покупать средство от моли.

— Средство от чего?!

— От моли. Ну, знаешь, нафталин. — Питер замялся. — Ей так захотелось. Когда я уезжал, она убирала всю нашу одежду, чтоб моль не завелась. Между приступами она еще может этим заниматься и непременно хочет все убрать. — Он опять заговорил о том, ради чего приехал: — Послушай, Джон. Я так понял, что могу прожить здоровым неделю, от силы десять дней, а потом все равно крышка, так?

— Никакой надежды, старик, — подтвердил Осборн. — Выжить никто не может. Эта штука всех выметет подчистую.

— Что ж, приятно знать правду. Незачем трепыхаться и обманывать себя. Скажи, а могу я что-нибудь для тебя сделать? Сейчас мне надо поскорей назад к Мэри.

Физик покачал головой.

— У меня почти все доделано. Надо еще управиться с одной-двумя мелочами, и тогда я, пожалуй, все закончу.

Питер помнил, что у Джона есть еще и домашние обязанности.

— Как мама?

— Умерла, — был краткий ответ. — Теперь я живу здесь.

Питер кивнул, но его уже снова захлестнули мысли о Мэри.

— Мне пора, — сказал он. — Счастливо, старик.

Джон Осборн слабо улыбнулся.

— До скорого, — ответил он.

Проводив глазами моряка, он поднялся с постели и вышел в коридор. Возвратился через полчаса, бледный, очень ослабевший, губы его кривились от отвращения к собственному грешному телу. Все, что надо сделать, он должен сделать сегодня; завтра уже не хватит сил.