Черный воздух. Лучшие рассказы - Робинсон Ким Стэнли

– Конечно, нет, Солли. Третий глаз – он для того, чтобы видеть, хотя вокруг черным-черно. Естественный человеческий орган чувств, такой же, как все остальные. Третий глаз собирает все данные от прочих органов чувств, создает из них визуальный образ и передает этот образ на третий оптический нерв, ведущий от лба к зрительным центрам в затылочной части мозга. Но пробудить его к жизни можно только усилием воли, волевым актом – точно так же, как и любое другое чувство. Это же не волшебство. Просто раньше нам третий глаз никогда не требовался.

– Тогда откуда ты знаешь?

– А это задача из области сферической геометрии, и я решил ее. То есть мы с Оливером решили. Вот эта большая синяя жила, я полагаю, тянется к самому ее ядру, вниз, к раскаленному сердцу Луны. Туда нам, конечно же, не добраться, но мы будем спускаться вдоль жилы, насколько это возможно. Оцените, какими мы становимся легкими, – а все потому, что гравитация ближе к центру небесного тела слабеет.

– По-моему, я тяжел, как никогда.

– Верно, Солли, тяжел. Неверием отягощен.

– Где Фримэн? – хрипло, по-вороньи прокаркала Эстер.

На это никто не ответил.

Оливер беспокойно заерзал на грубом, шершавом базальтовом полу загона. Вначале Наоми, потом глухонемой Элиа, а вот теперь и Фримэн… Где-то там, в шахтах и штольнях, в туннелях и коридорах, в темных лабиринтах горных выработок без следа исчезали люди. По крайней мере их загон явно пустел. А что другие загоны?

– Обрел наконец-то свободу, – проворчал Джейкоб.

– Там кто-то есть, – сказала Эстер. Звенящий в ее хриплом голосе страх полоснул по Оливеровым нервам, словно визг колес груженной рудой вагонетки с рудой о рельсы на крутом повороте. – Там кто-то есть!

Слух об этом уже разнесся по всем загонам, передаваемый от одного к другому шепотом, на ухо, пересказываемый товарищам, тесно сгрудившимся вокруг. Скалу пронизывали тысячи штолен, ведущих к сотням пещер. Многие были перегорожены наглухо, но еще больше оставалось открытыми, то есть места, где можно спрятаться, – хоть отбавляй. Вначале пропала часть коров, а теперь дело дошло и до людей. Оливер собственными ушами слышал, как кто-то из шахтеров, захлебываясь, на грани истерики, тараторил о великане-надсмотрщике, свихнувшемся после того, как попал в аварию и лишился обеих рук по плечо. Руки ему заменили протезами, однако надсмотрщик сбежал в темноту, а там принялся охотиться на одиноких шахтеров, рвать их на части, мясо их пожирать…

Тут все услышали стальной скрип колес вагонетки. Вдоль главной штольни, мимо перекрестка с сороковым туннелем… судя по времени смены, должно быть, надсмотрщики. Свернет ли вагонетка в их ответвление? Напрягая невероятно острый слух, сдерживая дыхание, шахтеры сосредоточились на скрипе колес вдалеке. Колеса взвизгнули, сворачивая к ним. Охваченный дрожью, Оливер затрясся еще сильнее.

Вагонетка остановилась у их загона. Во мраке лязгнула отворенная дверь. Со стороны дрожащих шахтеров – ни слова, ни даже звука.

В лица ударил яркий, безжалостный свет. Шахтеры с криком отскочили назад, вжались в прутья решетки, но все напрасно. Ослепленный, Оливер съежился в цепких руках надсмотрщика. Грубые пальцы зашарили под штанами и под рубахой. Перед сузившимися, словно игольные ушки, зрачками чередой замелькали черно-белые кадры: изнуренные люди, подвергающиеся такому же обыску, а после – побоям. Крик, стоны, глухие удары, электрическое жужжание… Головы бреют. Неужели снова пора? Удар в живот; чьи-то пальцы больно стиснули шею. Эстер, обхватившая голову длинными, смуглыми, жилистыми руками. Скальп немилосердно жжет. «Бз-з-з», – и все под корень, а Оливер отброшен на каменный пол.

– Двенадцатый где? – на дробном, трескучем языке надсмотрщиков.

Никто не ответил.

Надсмотрщики ушли, а с их уходом померк и свет, сменившийся прежней густой, непроглядно-черной, такой родной для шахтеров тьмой. Вот только теперь повсюду вокруг парили ярко-красные полосы – расплывчатые, колышущиеся, плещущиеся в жгучих слезах. Третий глаз Оливера слегка приоткрылся, и это его успокоило, так как все еще было в новинку: теперь он мог разглядеть на черном фоне тьмы мутные красно-черные силуэты товарищей, сжавшихся, съежившихся, хватающих ртами воздух. Среди них, проверяя, не ранен ли кто, утешая нуждавшихся в утешении, двигался Джейкоб. Подойдя к Оливеру, он положил ладони на его лоб.

– Уже видит, – сообщил Оливер.

– Замечательно.

Не поднимаясь с колен, Джейкоб доковылял до поганого ведерка, снял с него крышку, сунул внутрь руку и что-то оттуда вытащил. Оливер замер, дивясь тому, как отчетливо, ясно все это видит. Бывало, в темноте и раньше маячили перед глазами разноцветные кляксы, но он всегда считал их остаточными зрительными образами либо галлюцинациями. И только благодаря указаниям Джейкоба сумел отыскать между ними взаимосвязь, сложить их в нечто зримое и осмысленное. Это и было тем самым волевым актом. Ключом, отпирающим дверь. Пока Джейкоб отмывал непонятный предмет собственной мочой и слюной, Оливер обнаружил, что глаз во лбу видит почти все вокруг, очерченное яркими кроваво-алыми линиями. Тем временем Джейкоб поднял над головой какой-то комок, и комок словно бы превратился в небольшую лампу, излучающую свет в диапазоне, видимом каждому от рождения… только раньше видеть его было незачем. В его неярком, призрачном зареве ограда загона, вычерченная кровью, красно-черной на черном, стала видна целиком, отчетливо, ясно.

– Прометий, – выдохнул Джейкоб.

Шахтеры сгрудились вокруг, подняв взгляды. Солли, обладатель крохотного, вздернутого кверху носа, ужасно щурился, морщился от натуги. Лицо Эстер оказалось вполне под стать голосу: суровые черты, острые скулы, изборожденная морщинами кожа…

– Драгоценнейший химический элемент. Основа власти наших господ на Земле. Вся их цивилизация держится только на нем – на его внутреннем движении, на электронах, срывающихся с оболочек, сталкивающихся с нейтронами, выделяя тепло и вот этот синий свет! Оттого нас и обрекли добывать его из недр Луны до конца жизни…

Джейкоб ковырнул комок ногтем большого пальца и роздал всем по отщепу. Глинистая структура, тяжесть, тускло-серебристая поверхность, в лучах одних лазеров мерцавшая зеленым, в лучах других – синим… все это было прекрасно знакомо каждому.

– Разотрите как следует между коренными зубами и проглотите.

– Но это же все равно, что отрава, – напомнил Солли.

Все тот же огромной величины смех, заполняющий тьму.

– Верно, только эффекта ждать – годы и годы. А такой роскоши нам, сам знаешь, не предоставлено. В краткосрочной же перспективе он просто улучшает способность видеть в темноте. И укрепляет волю.

Сунув за щеку мягкий, увесистый отщеп, Оливер раскусил упругий металл, растер меж зубов, проглотил. Металл запульсировал, затрепетал в животе. Теперь Оливер видел и лица товарищей, и сетку ограды загона, и другие загоны, тянущиеся чередой вдоль стены коридора, и проложенные роботами колеи… и все это – в непроглядной, черной, как тушь, темноте без единого проблеска света.

– Прометий – живое вещество Луны, – негромко сказал Джейкоб. – Мы движемся вдоль ее нервов, под плетью надсмотрщиков рвем их из ее тела. Все эти шахты и штольни – карта ее нервной системы. Разум Луны выдирают с корнем, везут на Землю, чтоб стать еще богаче, и потому лунное сознание переселяется в нас; мы сами становимся ее разумом, спасаем его от полного угасания.

Солли, Эстер, Джейкоб и Оливер взялись за руки. Связавший их воедино поток энергии оставил на память каждому нежную, приятную легкость в теле.

Все улеглись на каменное ложе, и Джейкоб снова завел рассказ о своей родине, о верфях и портах Тихоокеанского побережья, о скалах, ветрах и волнах, и о лучах солнца, освещающих все это великолепие, о джазе в барах, о том, как могут спорить, состязаться друг с дружкой труба и кларнет…

– Как вышло, что ты все это помнишь? – спросил погрустневший Солли. – Мне память дочиста стерли.