Министерство будущего - Робинсон Ким Стэнли

Моя утроба уравнивала несопоставимые вещи, переваривая и обращая их в кровь. То есть все, что в меня входило, превращалось в пищу. Я начал быстро расти, стал всеядным. Чем больше я рос, тем больше ел.

Все скормленное мне принимало новую форму, рождались новые полезные части тела – кости, мышцы, жизненные органы. Этому процессу помогали мой рот, пищевод, кишечник, артерии, вены; все это росло вместе со мной, складывалось в организм, из которого произрастали другие нужные людям вещи. А я все рос и рос.

Как и в любом другом растущем организме, во мне накапливались бесполезные отходы, которые выходили обычным путем – с потом, мочой, дерьмом и слезами.

Мой организм функционировал настолько успешно, что вскоре я проглотил и переварил все на свете. Я вырос таким большим, что съел весь мир; вся кровь в этом мире теперь моя. Кто я? Вы знаете ответ, хотя и заключены внутри меня и не можете посмотреть на меня извне. Я рынок.

47

Фрэнк сутками торчал в окрестностях Цюриха – на берегу Цюрихзее, чаще на восточном. Временами его охватывало жгучее – бесполезное и безнадежное – желание посмотреть на женское тело, хорошо еще, что город позволял его исполнить. Повинуясь порыву, Фрэнк приходил в парк Тифенбруннен на берегу, платил за вход и сидел у воды, стараясь не попадаться на глаза проходившим мимо женщинам-швейцаркам с обнаженной грудью, с их невозмутимой манерой речи и такой роскошно белой, влажной, сверкающей под солнечными лучами кожей. Затея была слишком очевидной, рядом сидели другие одинокие мужчины, оказавшиеся здесь «совершенно случайно», ни на кого конкретно не глядевшие и все-таки явившиеся сюда насладиться видом множества женских тел. Через некоторое время он уходил и бродил по улицам соседних с озером районов. Там был один дом, превращенный в маленький музей бывшим владельцем; великие картины, лучше которых Фрэнк в жизни не видел, запросто висели на стенах обычного дома. Иногда он гулял по берегу до моста, перекинутого через исток, там, где Лиммат вытекала из озера – всегда интересно наблюдать за движением воды после черной глади озера. Под каменной стенкой у восточной оконечности моста плавали лебеди, газон парка обрывался и уходил стенкой под воду, лебеди ждали, когда дети бросят им хлебных крошек. Неземные, ослепительно-белые птицы, скользящие по черной воде. А еще Фрэнк ходил в небольшой парк, где статуя Ганимеда протягивала руку к далеким Альпам.

В другие дни он бродил по тропинкам до кладбища на вершине Цюрихберга, где был похоронен Джеймс Джойс. На могиле стояла бронзовая статуя писателя в натуральную величину, сидящего и читающего бронзовую книгу через круглые бронзовые очки, что тонко подчеркивали его почти абсолютную близорукость; рука с бронзовой сигаретой локтем опиралась на бронзовое колено. Деревья-великаны Цюрихберга не имели подлеска, между ними можно было бесцельно бродить, протаптывая новые тропы. Вид на далекие Альпы с высоты был лучше, чем из города. Самые дальние пики, покрытые снегом, выглядели совершенно вертикальными, как картонные горы на заднике сцены. С макушки холма тропа, опоясывая склон, выводила на одну из круто спускающихся к центру города улиц. Этот путь вел мимо сарайчика Фрэнка, мимо домов с крохотными двориками, нередко с коллекциями лепных фигур. Например, крупная, отлитая из бетона обнаженная женщина, держащая в вытянутой руке зеленый моток шланга, чем-то напоминала непринужденных женщин из Тифенбруннена.

Или Сирин. Сирин и ее дочерей Эмне и Хибу. Ох, как он жалел о разлуке, своей неспособности остановить распад, наладить совместную жизнь! Фрэнк не решался о них даже думать. Такие мысли пробуждали жалость к себе. Одновременно он все еще не мог преодолеть навязчивое ощущение обиды. В его разуме что-то надломилось. Он хотел поправиться, но у него ничего не получалось. Хотел вернуться к работе с беженцами, но и это пришлось бы делать в другом центре, не том, где он повстречал Сирин с дочерьми. Центров вокруг Цюриха, конечно, было много, однако при первой же попытке возобновить работу он понимал, что она слишком сильно напоминает ему о катастрофе с Сирин. Лишний триггер. Путь место не то же самое, ну и что? Все эти места похожи друг на друга как две капли воды. Все дни были одним и тем же днем.

Вперед, к купальне Утоквай, где можно арендовать кабинку, переодеться, войти в озеро и не вылезать из воды, пока холод не загонит в угол все мысли и чувства. Потом выйти, принять душ и заказать «кафи фертиг», напиток, который действительно придает законченность[11].

При этом Фрэнк неизменно держался в тени, всегда ощущал себя больным и надломленным. Вездесущие камеры наблюдения было невозможно не замечать. Разумеется, Джейкоба Залцмана никто не искал. Однажды кто-то опубликовал якобы полный перечень установленных в городе камер, но с тех пор появились более современные, миниатюрные устройства. Громоздкие оставили как напоминание, чтобы люди не расслаблялись, а непосредственное наблюдение вели маленькие. Обходить стороной большие камеры потеряло всякий смысл, теперь под наблюдением находились все и всегда. Возможно, за каждой живой душой следовал целый рой миниатюрных дронов. Надежда затаиться стала неосуществимой: слишком много народу, слишком много электроники – веская причина перестать бояться, что тебя активно ищут. У Фрэнка имелись документы и легенда. Если только внимание властей не привлекут какие-нибудь события периода его юности, опасаться было нечего. Собой прежним он перестал быть много лет назад. Шесть? Семь? Нет, девять.

Фрэнк носил шляпы и солнечные очки, отрастил бороду, иногда на прогулках вставлял в рот капу, разнообразил одежду. Перед камерами старался появляться в четырех не похожих друг на друга личинах. Пусть алгоритмы попробуют вычислить его истинный облик. Им приходилось следить за восемью миллиардами человек, Фрэнк не бросался в глаза. Так или иначе, выходить на улицу, бывать в городе все равно приходилось. Нельзя весь день сидеть дома; он несколько раз пытался – не получалось. Лучше уж сдохнуть.

Однажды Фрэнк прочитал объявление о встрече «Общества 2000 ватт». Разыскав в интернете нужную информацию, он решил прийти на встречу. Собрание проводилось в задней комнате маленького итальянского ресторана «Мамма Миа» с западной стороны центрального вокзала. К началу встречи в комнату набилось человек пятьдесят. Участники выглядели типичными швейцарцами, разве что богемного вида, да и то не слишком. Облик жителей Швейцарии исключительно нормален. Однако, поразмыслив, Фрэнк решил, что то же самое можно сказать практически о любой стране.

Собрание, естественно, началось вовремя, обсуждение повестки дня протекало оживленно и заняло мало времени. Фрэнк плохо знал немецкий язык, вдобавок участники говорили на швейцарском диалекте, поэтому он совершенно потерял нить разговора и лишь принимал задумчивый вид. Никто, похоже, на него внимания не обращал. После спокойных гортанных фраз нередко следовал смех. Заметив присутствие Фрэнка и других Ausländer[12], хозяева быстро изложили суть происходящего на ломаном английском.

Фрэнку понравился дух собрания, не догматичный и не выспренний, просто люди собрались обсудить некий проект – нечто среднее между официальным заседанием и обсуждением плана попойки. Похоже на местный альпийский клуб. И действительно, когда Фрэнк спросил об этом, выяснилось, что многие состояли в обоих обществах. «Интересно, называются ли в немецком языке «партия» и «вечеринка» одним и тем же словом, как в английском, – подумал Фрэнк. – Похоже на то. Partei – это партия. А как насчет дня рожденья? Жаль, что не захватил с собой наушник-переводчик».

Вернувшись домой, он перечитал в интернете информацию об обществе. Движение зародилось в Базеле и Цюрихе около сорока лет назад. В основе его лежала мысль о том, что, если всю вырабатываемую в мире энергию разделить на численность населения земного шара, получится около 2000 ватт на человека. Члены общества решили не превышать этот уровень потребления в личной жизни и посмотреть, что получится.