Черный воздух. Лучшие рассказы - Робинсон Ким Стэнли

Я поехал туда после того, как взошел на гору Олимп, – чтобы помочь наладить работу нового института почвоведения, так как местные чувствовали, что самим им лучше не пытаться. Ведь у них не было ничего, кроме видеороликов. Поначалу я в свободное время лазил по горам Харит, но когда заинтересовался бейсболом, он стал занимать весь мой досуг. «Хорошо, я поиграю, – сказал я, когда у меня спросили. – Но тренировать не буду. Не люблю говорить людям, что им надо делать».

И я выходил и начинал делать футбольные упражнения со всеми остальными, разогревая мышцы, которые никогда не использовали. Затем Вернер принимался отрабатывать подачу на ближнем поле, а мы с Грегором – отбивать мячи. Мы были как матадоры. Случалось, мы поддевали их и посылали на первую базу, и случалось, первый бейсмен, ростом далеко за два метра и сложением напоминающий танк, ловил наши броски, и тогда мы хлопали друг другу в перчатки. Повторяя это изо дня в день, Грегор стал держаться со мной менее застенчиво, хотя и ненамного. И я заметил, что он бросал мяч чертовски сильно. Рука у него была длинной, как все мое тело, и казалась бескостной, как у кальмара, благодаря чему так гнулась в районе запястья, что он словно выстреливал мячом. Конечно, иногда тот поднимался и пролетал в десятке метров над головой первого бейсмена, но в том, что он двигался, сомнений не было. Я стал думать, что причина, почему он играл, возможно, заключалась – помимо того, что здесь можно было находиться рядом с людьми и не разговаривать с ними, – в том, что это позволяло ему бросать что-либо со всей силы. Я также видел, что он был даже не застенчивым, а угрюмым. Или и то, и другое.

Как бы то ни было, в защите мы выглядели смешно. С битой же управлялись чуть получше. Грегор научился подрезать мячи и отбивать граундеры аж до середины – и это было довольно эффективно. А я начал лучше чувствовать время. После многих лет игры в софтбол, с его медленными подачами, я замахивал биту с таким опозданием, что мои товарищи по команде, не сомневаюсь, думали, что их американец оказался умственно отсталым. А поскольку по правилам в каждой команде могло состоять не более двух землян, они наверняка были этим разочарованы. Но я стал постепенно приспосабливаться и спустя некоторое время отбивал мячи уже очень неплохо. Что характерно, здешние питчеры[26] ничего себе не ломали. Эти здоровяки просто замахивались и бросали мяч со всей силы, как Грегор, но, чтобы сделать страйк, им и нужно было бросать со всей силы. Это было страшновато, потому что они довольно часто, по случайности, направляли мячи прямо в тебя. Но если они чувствовали направление, то тебе оставалось только рассчитать время. А если тебе удавалось отбить, то как же летел мяч! Каждый раз, когда я с ним соприкасался, это было чудо! Казалось, если как следует его ударить, он улетел бы на орбиту – кстати, так здесь иногда и говорили, имея в виду хоум-раны. «Ого, какой орбитальный!» – говорили, глядя, как мяч вылетает за пределы парка и направляется к горизонту. У них был звоночек, вроде судового колокола, прикрепленный к сетке у поля, и каждый раз, когда отбивали мяч, кто-то звонил в него, пока бьющий[27] бежал к первой базе. Такой красивый местный обычай.

В общем, мне нравилось. Это красивая игра, даже если ее исковеркать. Сильнее всего после тренировок у меня болел живот – от смеха. Я даже начал делать кое-какие успехи. Когда я ловил мячи, летящие справа от меня, я разворачивался и отбивал их на первую или вторую базу. Это всех впечатляло, хотя, конечно, было нелепо. Я был словно одноглазым в стране слепых. Не то чтобы они были такими слабыми, просто не играли в детстве и поэтому не имели бейсбольных инстинктов. Им просто нравилось играть. И я понимал, почему – зеленое поле размером с целый мир, сиреневое небо над головой, летающие красно-желтые мячи… Это было прекрасно. Мы здорово проводили время.

Я тоже начал давать Грегору подсказки, хоть и поклялся себе не заниматься тренерством. Я не любил говорить людям, что им надо делать. Сама игра слишком сложна для этого. Но когда я отправлял мяч высоко над аутфилдерами, трудно было удержаться от совета следить за мячом, подбегать под него и только потом надевать перчатку и ловить, а не бежать все это время, вытянув руку, как статуя Свободы. Или – когда они сами принимались отбивать подачи (это сложнее, чем кажется) – приходилось давать им советы, как обращаться с битой. И мы с Грегором во время разогрева постоянно перебрасывались мячом, и он, просто наблюдая за мной – и стараясь попасть в такую мелкую цель, – стал делать это лучше. Бросал он в самом деле сильно. И, делая броски, совершал очень много движений. Мячи прилетали ко мне самыми разными траекториями, что было неудивительно при том, как у него гнулись запястья. Мне приходилось смотреть в оба, иначе я бы все пропускал. Грегор не умел себя контролировать, но потенциал у него был.

Что нельзя было не заметить, это то, что питчеры у нас были никудышные. Мне нравились эти ребята, но они не смогли бы сделать страйк, даже если бы им за это заплатили. За игру в пробежке обычно бывало по десять-двадцать бьющих, а всего в игре было пять иннингов[28]. Вернер смотрел, как Томас отправляет на пробежку десятерых, затем с облегчением вздыхал и отправлял еще десятерых сам. Иногда они проделывали это еще раз. Мы с Грегором просто стояли, пока бегущие из другой команды проходят мимо, как на параде или в очереди в продуктовом магазине. Когда Вернер удалялся к горке, я подходил к Грегору и говорил ему: «Знаешь, Грегор, ты мог бы быть намного лучшим питчером, чем эти парни. У тебя сильная рука». А он смотрел на меня ошарашенно и бормотал: «Нет-нет-нет-нет, невозможно».

Но во время одного из разогревов он бросил мне мяч с очень хитрой подкруткой, и тот попал мне в запястье. Потирая руку, я подошел к нему.

– Видел, как он подкрутился? – спросил я.

– Да, – ответил он, пряча глаза. – Простите.

– Не надо извиняться. Это называется крученый мяч, Грегор. От него бывает и польза. Ты сейчас выгнул кисть в последний момент, и мяч сорвался сверху нее, вот так, видишь? Давай попробуй еще раз.

И мы постепенно выучили этот прием. Я играл за штат, когда был в выпускном классе в Коннектикуте, и как только не бросал – крученые, глайдеры, сплит-фингеры, ченджи. Я видел, что у Грегора случайно выходили почти все они, но чтобы его не запутать, я учил его только обычной крученой подаче.

– Просто бросай мне, как в тот раз, – сказал я ему.

– Я думал, вы не будете нас тренировать, – ответил он.

– Я и не тренирую! Просто бросай вот так. А в игре потом будешь бросать прямо. Так прямо, как сможешь.

Он бормотал мне что-то по-моравски и не смотрел в глаза. Но бросал. Вскоре у него уже выходили довольно сносные крученые. Конечно, в таком разреженном воздухе, как на Марсе, подкручивать мячи было довольно легко. Но я заметил, что мячи в синюю крапинку имели более высокий шов, чем мячи в красную. А они играли ими, словно и не замечая никакой разницы, хотя разница была. Но я это подметил и продолжил работать с Грегором.

Мы много тренировались. Я показал ему, как бросать с оттяжкой, посчитав, что простая подкрутка у Грегора так хорошо не получится. К середине сезона он уже подавал хитрые крученые с оттяжкой, но мы держали это в секрете. Он здорово закручивал мячи, и иногда их было в самом деле непросто ловить. Я тоже подтянулся на своем шорт-стопе. А потом в одной игре при счете 20:0 бьющий, как обычно, отбил легкий высокий мяч, и я побежал догонять, но ветер стал его уносить, а я все равно бежал, пока не поймал, растянувшись между нашими изумленными центральными.

– Может быть, тебе стоит играть аутфилдером, – заметил Вернер.

– Слава богу, – ответил я.

После этого я стал играть левоцентрального или правоцентрального и занимался тем, что гонялся за лайн-драйвами и перебрасывал их инфилдерам. Или, что случалось чаще, стоял на месте и наблюдал, как это проделывают игроки другой команды. Иногда я что-то по привычке выкрикивал и лишь позже заметил, что больше здесь никто не открывает рта во время игры. Как в лиге глухонемых. Мне приходилось кричать за всю команду через двести ярдов, в том числе, конечно, высказывая недовольство действиями судьи. Со своего места я плохо видел пластину[29], но даже так у меня выходило лучше, чем у них, и они это знали. Это было забавно. Если бы кто-то просто проходил мимо, то наверняка замечал: «О, это, видимо, американец».