Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова

Борис смотрел серьезно:

– Любишь ее?

– Люблю.

– Тогда приказ тебе. Ежели что плохое со мной случится – увези Устинью из города, сбереги. Не дадут ей тут жизни, и ребенка удавят.

– Боря!

– Так надо, Устёна! И ты пообещай, когда что – ты ради нашего малыша жить станешь!

Устя губу прикусила.

Жить…

– Это не жизнь будет. Но обещание я тебе даю.

Михайла усмехнулся только. Ох уж бабы эти… обещание она дала. А какое – про то умолчала, белыми нитками ее хитрости шиты, да разоблачать некогда. Вот уж погоня приближается, Борис как-то хитро факелом зажженным повел – и затопали преследователи быстрее, азартнее, отсвет увидели, цель почуяли рядом, вот-вот догонят, зубы сомкнут на горле!

Как приблизились на свет факела, так и полетели вниз. Передние точно, а потом Михайла выстрелил.

Перезарядил арбалет – и еще раз стрельнул. Третий раз уж не попал ни в кого, а двое врагов корчились, одному стрела в живот попала, второму в ногу, не убежишь. Борис тоже не оплошал, даром что царь, такого и в ватагу взять можно. Двоих положил, одного насмерть, второго в грудь… Не сдох, ну так добить завсегда можно. Только вот…

– Не упаду я?

– Нет.

– Тогда сейчас вернусь.

Ножей у Михайлы хватило, да и не сопротивлялись рыцари, болью парализованные. Хорошо только, что государь Устинью отвернуться заставил. Понятно, добивать надобно, а только у баб к тому отношение странное… дуры как есть. Каждому ясно, нельзя за спиной живого врага оставлять, а они начинают страдать да о милосердии вопить. Тьфу!

Устинья молчала.

Борис кивнул, как Михайла вернулся.

– Благодарствую.

И ни слова больше. Ни посулов тебе, ни обещаний… Только вот в одном слове больше весомости, чем у Федьки в часовой речи. Ну так оно и понятно – кто царь, а кто медяшка стертая.

Борис тем временем вперед шагнул, ногой на угол ловушки нажал, плита вертикально встала. Государь прицелился, в одного из рыцарей выстрелил, добил. Михайла рядом с ним встал.

Мало ли что, так оттолкнуть его, стоит тут, смотрит… чего на дохлятину любоваться?

Ан… шевелится?

Михайла Бориса и откинул, оттолкнул так, что тот Устю локтем задел, выругался, но не до ругательств было Михайле. А вдруг ножом кинут?

Он бы и попал, и докинул… Что там на дне шевелится? Вроде и не так глубоко, может, два или три роста человеческих, лучше не рисковать.

Или…

Михайла прищурился – и едва не онемел. На дне ямы медленно распрямлялась… царица Любава!

* * *

Повезло Любаве, не погибла она на кольях. А как свет увидела, так и вовсе распрямилась, вылезти попробовала.

Мертвяков бояться?

Да страх и рядом с ней не пробежал бы сейчас, царицы бы испугался. Баба, когда полубезумная, она и черта напугает так, что тот в раю спрячется.

Грязная, растрепанная, с горящими диким огнем глазами…

– Ух ты! – высказался Михайла. – Говорил Федька, что мамаша его ведьма, но я не думал, что так-то… жуть какая!

Устя шаг сделала, рядом встала, за ней Борис. Смотрели молча.

Любава их тоже увидела – и ровно обезумела:

– ВЫ!!!

Такой визг с ее губ полился, такая грязь, что Устя едва уши не зажала. Противно слушать было. Да и надо ли?

– Боренька, может, оставить ее покамест здесь? Некогда нам…

– Оставить?! Не смей!!! Вытащите меня, немедленно!!!

– Ага, чтобы ты нас убить попробовала? – Из Михайлы мальчишка-скоморох лез неудержимо. И то, сколько он по дорогам бродяжил. – Ищи других дураков! Чего ты сюда прибежала – в спальне не сиделось?!

Любава глазами сверкнула:

– Вытащите меня.

– Кто привел врагов в мой дом? – жестко спросил Борис. – Ты хотела, чтобы меня убили, а Федька на трон сел? Отвечай, гадина!

Любава вспомнила, что сын… зубы оскалила:

– Ты!!!

– Не, это я его убил, не он. – Михайла решил, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, ухмыльнулся Любаве. И разум если и не окончательно покинул ведьму, то… бешенство взяло вверх, захлестнуло разум, затопило – и сорвалась Любава окончательно:

– Ты?! Тварь неблагодарная, раньше тебя надо было убить, раньше!!!

Устя невольно кивнула, но стояла она чуть дальше от ямы, за плечом Михайлы, вот тот и не заметил жеста, а Любава увидела. И завизжала:

– И тебя, тебя тоже!!! Как всех, как мужа, как Ольку, как…

Борис шаг вперед сделал:

– Мужа?!

Михайла его за плечо схватил, откинуть от ямы, ежели что, напрягся весь, но Борис и не заметил даже.

– Ты моего отца убила, тварь?!

Любава в ответ оскалилась. Видела она, что Борису больно, и ей больно было, и укусить она побольнее хотела:

– Да! Как надоел он мне! Мерзкий, вонючий…

– А еще небось догадался, что Федька – не его сын? – подкинула предположение Устя.

И Любава оскалилась вовсе уж нечеловечески:

– И это тоже! Родинку он углядел!!! РОДИНКУ!!!

– У Истермана такая же оказалась?

– Тебе откуда ведомо?! – удивление даже гнев на секунду пересилило.

Устя головой качнула:

– Чего тут гадать, не могла ты от государя зачать, а вот от Истермана могла, у него родни хватает. Небось приехал кто, а ты и попользовалась.

– Догадливая… – Любава все больше напоминала смерть, как ее иноземные художники рисуют, с оскалом голого черепа.

Борис тоже осунулся, побледнел.

– Отца моего ты не любила никогда, сына от Истермана родила, отца отравила, на меня покушалась…

– Добавь еще, Боря, порчу наводила, – подсказала Устя. – С ее руки легкой на тебе аркан появился, ее сестра и накинула. Так ведь?

– Кто тебе виноват? – оскалилась Любава. – Ты должен был до совершеннолетия мальчика моего править бездетным, а ты с этой гадиной закрутил, да как! Кто ж знал, что она и сама ведьма?

– Ведьма. И ваш аркан почуяла, но не стала шум поднимать. Выяснила только, кто его сделал, да и успокоилась. Порвать-то его и Марина могла, просто так Борис ей не мешал, и вы не мешали. Вы в свои игры играли, она силу копила, мужчин изводила, – Устя была уверена в своих словах. – Ей много силы надо было, чтобы дочь зачать, а для сына – вчетверо. Может, и были у нее на ваш счет планы, да не успела она.

– Ты раньше пришла.

– Федьку своего обвиняйте, я бы к нему кочергой не притронулась, ему моя сила надобна была, его тянуло…

– ГАДИНА!!!

Борис сделал шаг от ловушки.

– Я, государь Россы, мое право и моя воля. За измену мужу, за убийство мужа, за ворожбу черную приговариваю тебя, Любава Никодимовна, к смерти через удушение. Приговор приведен