Наталья Соколова - Неявь, или с Гэлакси по Руси

На том и ударили по рукам. Елена Прекрасная от нечего делать даже все лепестки на ромашках пересчитала и помнила, у какой их сколько. Вытащив из букета среднюю, протянула цветок юристу и велела приступать. Колесо Фортуны в этот день, видно, встало спозаранку в этот день не с той ноги. Удача носилась над головами спорщиков как не кормленный несколько веков дракон, громко хлопая крылышками на крутых поворотах.

Не обошлось и без мелкого жульничества: наманикюренные ноготки сумели выдрать сразу два лепестка, так что супротивник так ничего и не заметил. «А Елена Колывановна, видать, не промах! – восхитился милой барышне Юрий Анатольевич. – Вон как отцовская-то кровь играет. Ну, что ж, и мы не лыком шиты», – и сославшись на то, что ему надо на секундочку до ветру сбегать, мужчина выскользнул из терема.

Пригнувшись так, чтобы его никто не заметил, юрист рысцой добежал до палисадника и самым злодейским образом ощипал подходящую ромашку. Спрятав лепестки между средним и безымянным пальцами, Юрий Анатольевич быстро вернулся назад.

Елена Прекрасная успела сменить наряд на тот, что прикупила в интернет-магазине по совету Василисы. Подол красивой шёлковой туники оставлял колени открытыми на греческий манер. Чёрные локоны свились гадючьими кольцами в высокую причёску и лениво пошипливали. Стройные ножки до середины бедра были затянуты белыми шёлковыми чулками, украшенными розовыми бантами с корявой жемчужной надписью: «Кевин Колыван».

– А что, молодая боярышня, не угостишь ли дорогого гостя заморской травкой, настоянной на померанцах?

– А, может, чего покрепче? Рюмочка калганной, думаю, будет в самый раз, – томно выдохнула девица, кокетливо хлопая умопомрачительными ресницами.

Горячая кровь, напоённая жарким томлением, уже давно выбила остатки трезвого рассудка из и до того не крепких мозгов первой неявской красавицы, решив про себя: «Авось, папенька не дознается, а свинья не съест», она решила проводить незваного гостя в тёмные сени, где, как было заведено по старинному обычаю, допускались некие вольности.

Метнувшись быстроногой ланью в кухонную подклеть, Елена вскоре вернулась с большим серебряным подносом, на котором стоял запотевший штоф зелёного стекла, пара высоких резных чарок, инкрустированных золотом и чернью, и фарфоровая миска с половинкой тушёного в брусничном соусе зайца.

Кокетливо улыбаясь, девица присела на диванчик, поставив ношу на небольшой палисандровый столик. Длинная узкая кисть легко легла на горлышко стеклянной посудины.

– Вы мне не поможете, а то тут такая пробка тугая? – грудным голосом проворковала она, скромно потупив глаза.

Крепкая мужская ладонь целиком накрыла девичью, и между их пальцами проскочила та самая священная молния. Елена Прекрасная ещё не поняла, что она влипла по самые ушки, да и у ясного сокола дрогнуло ретивое от этого прикосновения.

Немного поиграв в молчаливое перетягивание штофа, Юрий завладел посудиной и одним ловким шлепком по дну выбил застрявшую в горлышке пробку. По горнице медленно поплыл густой аромат степных трав. Набулькав по глоточку тёмной жидкости в стопки, девушка протянула одну гостю.

– А вы знаете, барышня, ваш батюшка рассказывал нам надысь, что в Европах есть презабавнейший обычай: хозяюшки потчуют дорогого гостя, сплетя с ним левую руку, и поят из своей чарки, а после целуют в сахарные уста.

Глаза Елены Прекрасной стали глубокими, как лесные озёра, и в них вспыхнул загадочный огонёк, прикрывший её невинную душу покрывалом буйного любопытства. Руки молодых людей сплелись калачом, а хмельная жидкость по жаре ударила в голову. Заметно подрагивающие губы купеческой дочери, на которых ещё поблёскивала капелька хмельного, приблизились к лицу юриста и приоткрылись. Тонкие веки опустились на бирюзовые очи, закрывая их от проблесков разума. Уста сомкнулись в жарком поцелуе, и лёгкий стон полузадушенной птичкой вырвался в окно горницы. Но, обычай – есть обычай. Пришлось красу-девицу отпускать. Прокашлявшись для порядка, Юрий Анатольевич деланным жестом разломил пополам заячий задок и протянул Елене её долю. Смущённая девушка аккуратно кончиками пальцев взяла тонкую косточку.

– Жирна зайчатина в нынешнем году! – похвалил угощение гость, разрывая румяное мясо крепкими зубами.

– Совет вам да любовь! Долетел из окна грохочущий бас. Они уже и зайца рушили! – и внутрь горницы просунулась третья голова Змея Подколодного, две остальных тут же принялись ворчливо спорить, кому следующему смотреть подглядки.

В соседнем окошке замаячила васильковая коса Васильки Премудрой, которая решила навестить подруг и только что ушла с болота, где благоденствовала Марья Моревна.

– Ой, что ж это я! – покаянно всплеснула тонкими руками молодая боярышня. – Гости на пороге, а я их в дом не зову! – и она умчалась встречать подругу.

Клыкастая башка заговорщицки подмигнула чешуйчатым глазом и громко прошипела:

– Слышь, боярин, поднеси чарку калганной, пока бабы свежими сплетнями делятся, а то горло пересохло, прямо спасу никакого нет!

Выхлебав полуведёрный штоф одним духом, змей довольно крякнул и выпустил пар из острых ушей. Заметно повеселевшим голосом продолжил:

– А если ейный папенька дознается, что ты, боярин, тишком его девку спортил?

Тут вернулась молодая хозяйка с гостьей. Последние слова зловредного змея ещё не успели истаять в тёплом воздухе. Вошедшие успели всё услышать. Купеческая дочь густо залилась краской, а Василька полувопросительно-полувосхищённо уставилась на неё.

– Лен, а Лен, а когда же это вы спроворились-то?

– Васька, ты что несёшь? – со смехом ответила купеческая дочь, у которой в глазах прыгали лукавые бесики. – Свататься он пришёл, батеньки, как на грех, дома не оказалось.

– Ой ли, подруга, что-то больно у тебя очи блудливые, не иначе чего напрелестничали без пригляда.

– Да что ж ты, матушка, меня так смущаешь? Или я была замечена в плясках вакханских, где из всех одежд три виноградных листа? Или с мавками бегала голышом купаться?

Змей Горыныч задумчиво поскрёб когтистой пятернёй в затылке и прогундосил:

– А Гамума рассказывал, что на позапрошлой седмице видел, как вы с Морькой и Маришкой без рубашек взапуски в камышах бегали.

Голубая чашка китайского фарфора жалобно тренькнула, упав на чисто выдраенный дубовый пол.

– Ну, облизьяний царь, ну я тебе задам! Вот упрошу папеньку, он больше ни одного кокоса не привезёт! Будешь одну пареную брюкву в брюхо метать! – голубые глаза неявской красавицы были холодны как студёный ключ.

Юрий с удвоенным интересом стал посматривать на приглянувшуюся ему девицу и думал про себя: «Надо бы у этого Гамумы выведать, а где это девки голышом купаются. Всё, горлица, попалась! Никуда теперь не денешься»! Вслух же принялся вести с Горынычем светскую беседу о ценах на земляное масло и где в этом году лучше рыбу удить, не боясь, что русалки защекочут.

За беседой да под жасминовый чай тёплая компания и не заметила, как летит время, пока за окном не рассыпалась трель колокольчиков, а возле крыльца не остановился возок.

– Эй, Парамошка да Ярмошка! Идите, лошадей примите, – сиплый голос Колывана Панкратьевича прозвучал, точно плетью стеганули.

Елена Прекрасная даже тихонько подвыла, заслышав родителя. Батюшка он у неё был строгий в обхождении мужчина: чуть что не по-евоному выходит, мог и по ладному задку приложить чем увесистым и в тереме запереть. Опустив очи долу, ушлая девица порадовалась, что не одна в горнице, а под приглядом Василисы и Змея Горыныча. Конфуз вышел бы знатный. Не миновать бы ей тогда душевной порки плетью на конюшне.

Колыван Панкратьевич, натужно сопя, бочком протиснулся в низенькую дверь. Широкие ладони мужика, гранатовые чётки и расшитый речным бисером мешочек с печатными пряниками стали основной приметой этого маститого купца боярского рода.

Обведя развесёлую компанию хмурым взглядом, купчина тяжело плюхнулся в кресло на львиных ножках и, ни слова не говоря, набулькал себе с серебряного самовара добрую четверть жасминового настоя. Выхлебав её вприкуску, недовольно буркнул:

– Ну, чего припёрлись?

– Да вот, дело у нас к вам! – начал издалека Горыня. – Добрые люди сказывают, что водится у вас редкостный товар – сказочной красоты черно-бурая лисица с аметистовыми очами. Бают, что затейница и мастерица она великая, а уж как на ромашках-то гадать умеет – любо-дорого посмотреть! – и змей скосил наглый изумрудный глаз на младшую купеческую дочь с явным намёком.