Земля войны - Александр Дмитриевич Прозоров

– Только с тобой говорить хотят. О чем-то важном. Толмача себе нашли – остяка нашего.

– Чего ж он сам-то не зашел?

– Того не ведаю, атамане, – стесняется, верно.

И в самом деле, еще не отошедший от обиды за жену Маюни держался с ватажниками нарочито суховато, в беседы не вступал, а на привалах располагался ото всех поодаль – с супругой.

– Ладно, зови, – переглянувшись с товарищами, Иван согласно кивнул. – Послушаем, чего скажут.

Сир-тя вошли гуськом, друг за другом, и первым – высокий и сильный парень по имени Мюсена, тот самый, что, сбежав из английского плена, предложил свои услуги казакам – сильно хотел выручить из беды невесту. За ним неожиданно шагнула дева, нет, не невеста, другая – тоже высокая, статная, черноглазая, да и не сильно смуглявая, обликом очень похожая на казачку откуда-нибудь с Волги, ей бы еще космы по плечам распущенные в косы сплести, да сарафан вместо срамной повязки – и совсем бы ладная была бы дева, истинная казачья краса!

Следом за девой в каюту вошел Маюни и, поклонясь, неприметно встал в уголке.

Сначала заговорил молодой воин, еще раз поблагодарил «великого белого вождя» за спасение несчастных пленников и уж потом перешел к делу, неожиданно попросившись к «вождю» на службу.

– Говорит, что он добрый воин, – перевел остяк. – Лишним у нас не будет. И еще у него есть небольшой отряд. Согласен с нами идти, куда позовем.

– А что ж?! – Егоров искренне улыбнулся воину. – Почему б и не взять? Люди нам нужны. Хорошее дело! Что взамен попросит? Долю в добыче?

– Нет, атаман, – дернул шеей толмач. – Не долю – землю.

– Землю?! – ватажники вновь переглянулись, на этот раз удивленно. – Какую еще землю?

Маюни перевел вопрос, и тут вперед вдруг выступила черноглазая дева.

– Ватане ее зовут, – пояснил остяк. – Она среди бывших пленных – за старшую.

– А как же воин?

– Воин, Мюсена, вроде как у них заместо вождя будет, а Ватане эта – старостой. Девчонка ушлая, сами видите. Земля эта – вся, что у берега, носит у них название Драконьих болот – никакому племени не принадлежит, и ты, атаман, нынче тут властен. Позволишь селение устроить – устроят, и дань тебе честно платить будут, какую скажешь. И воинов на войну посылать – опять же, на какого врага укажешь.

– Мать честная! – изумился Иван. – Так это что же, выходит, я для них – владетельный князь, воевода, – а они ко мне в дворяне или в дети боярские просятся?

Бугаинушко Михейко хмыкнул в кулак:

– Так и выходит, друже атаман. Да плохого-то в том ничего нету! Тем более – государь-то теперь новый у нас. Как-то у Строгановых с ним сложится?

– Да уж, – согласился Егоров. – Думаю, Строгановым пока особенно-то не до нас.

Михей прищурился:

– Я так мыслю, такие времена нынче настали, что можно и вовсе без Строгановых обойтися!

– А не рано? – задумчиво потер шрам атаман. – Ясак напрямик государю слать предлагаешь? Нет, тут крепко подумать надо, не торопясь… А людишек этих – под свою руку взять, коль уж просятся. Маюни! Так им и скажи – мол, согласен, пусть селятся. Подробности обговорим после. Да! Думаю, вам постепенно креститься придется!

– Чего сделать?

– Еще одному богу – Христу Иисусу – храм поставить и моления творить, – пояснил остяк.

– А, – Ватане улыбнулась. – Это мы радостью. Богов много не бывает, авось и этот ваш Христ Иисус пригодится.

Хорошо так поговорили, по-доброму, многие вопросы решили и расстались, вполне друг другом довольные… правда, вот только никто и внимания не обратил – почему эта местность издревле именовалась у колдовского народа Драконьими болотами? Почему земельку сию никто своей не считал, не селился?

Обрадованные сир-тя, коих казаки, с атаманской подачи, нынче держали уже не за пленников и не, господи упаси, за врагов, а за верных вассалов, жизнь свою устроили на удивление быстро: уже к вечеру на опушке леса появились первые хижины и хиленький частокол, который помогали строить свободные от несения службы ватажники, и даже молодой ученик колдуна Ясавэй, молчаливый северный воин, не сводивший глаз со статной красавицы Ватане. Она тут во всем распоряжалась, и соплеменники – два десятка дев да столько же молодых парней, подростков – подчинялись ей беспрекословно. Даже Мюсена-вождь, большую часть времени проводивший со своею несчастной возлюбленной.

– А что она все лежит? – допытывалась Устинья, помогавшая девам сир-тя плести из травы циновки. – Не радуется ничему, не ест, не пьет, песен не поет со всеми? Эй, Нойко, шаманенок, перетолмачь!

Ошивавшийся тут же Дрянная Рука – при сабле и с закинутым за спину самострелом – присел рядом на корточки. В отличие от своего молчаливого напарника Ясавэя, колдуненок ничем особо не помогал поселенцам, даже, скорее, мешал, отвлекая от работы разными россказнями – да не работать и явился, не столбы вкапывать, не лапник рвать, а помогать великому Енко Малныче обереги защитные ставить! Разве можно селению без оберегов? Вдруг да кто с недобрыми намерениями объявится?

– Деву эту – Хлейко ее зовут, что значит – Чистенькая – понять, дивная Ус-нэ, нетрудно, – щурясь от солнца, охотно пояснил Нойко. – Бледнокожие враги отдали ее на поругание менкву… прямо у всех на глазах и отдали, вот она и мается. Дура! Позора в том нет – не сама же!

– Правда… нет позора? – выпустив из рук плетение, Устинья все же пересилила себя, спросила.

– Да говорю же – нет, – лениво отмахнулся мальчишка. – Эко дело, менкву страхолюдному отдали – подумаешь! Главное – не сожрал.

– А что же она тогда так?

– Так я же и говорю – дура.

Подход Дрянной Руки к подобного рода переживаниям показался Устинье несколько простоватым и даже грубым… но, с другой стороны – и весьма обнадеживающим. Ведь ясно было, что Нойко, скажем, ее саму вовсе не считал опозоренной, выказывая всяческое почтение. А ведь колдуненок был тот еще, себе на уме, насмешник!

– Нет, не дура, – откладывая плетенку в сторону, юная супруга шамана решительно поднялась на ноги. – Просто переживает очень. И своими переживаниями сама себя ест!

Оглядевшись вокруг, девушка быстро зашагала к небольшому, росшему неподалеку дубку, под сенью которого лежала в траве опозоренная Хлейко. Рядом с ней, в изголовье, с самым несчастным видом пристроился Мюсена.

– Здравы будьте оба, – подойдя, промолвила Устинья. – Мне б с девой поговорить… а ты, парень, пока прогуляйся.

Колдовскую речь супруга шамана понимала немного, в остроге еще выучила кое-что, частенько говорила с Тертяткою и, куда меньше, с Митаюки-нэ.

Обычно гордый и несклонный подчиняться чужому