Ельник - Ульяна Ма

темноте, и это был не влажный блеск от разочарования, а блеск, полный энтузиазма и осознания своей правоты. – Я вижу, что ты тяготеешь к свободе, к чувствам. Я не верю, что все это было ради… ради моего, прости, как? Душевного состояния? Я знаю тебя столько лет, Дауд! Ты меняешься. Ох, если бы… если бы я только знала, я бы припасла сектантской кислоты и выжгла бы этот договор с твоей спины, чтобы ты наконец-то понял!

Испугавшись собственного голоса, вернее, его громогласности, Мара затихла и безжизненно опустила руки.

– Его ничем не свести. Но быть может, вы правы. Ваше желание поучаствовать в моей жизни вызывает что-то. Не знаю, как это назвать.

– Чувство. Благодарность? Радость? Тепло?

– Тепло. Да.

Мягко перехватив руку Дауда, она поднесла его черные пальцы к своим губам. Дауд, замерев, потянул на себя, но Мара настойчиво прижалась к ним, в неясном полусне закрыв глаза.

– Не отвергай меня, – прошептала она. – Завтра я уеду с Илаем.

– Я буду рядом с вами, это ничего не меняет.

– Я буду гулять с мужем, говорить с ним, есть, спать. Я долго не буду чувствовать того счастья и спокойствия, какое получаю наедине с тобой. Дауд. Я люблю тебя.

Она обвила его шею руками. Дауд не отстранялся, но и не приближался к ней, лишь смотрел недоумевающе и нерешительно.

– Если не хочешь, отстранись, и мы не вернемся к этому. Если не должен, то забудь о долге.

 И он мягко, осторожно, словно боясь повредить девушку, обнял ее за талию обеими руками. Приподнявшись на коленях, она прислонилась своей щекой к его щеке, и Дауд не оттолкнул ее, а только крепче вжал в свое тело. Большего ей не нужно – тепло залило тоску в груди огненным потоком, голова стала теплой и пустой от тревоги, страха неизвестности, от печали, горести, от всего прошлого. Ей стало так хорошо, как было только в детстве. В солнечном, летнем детстве.

Его холодная кожа быстро нагрелась об ее щеки. Чуть отстранившись, она погладила его лицо, шею, провела пальцами даже по векам, и он послушно закрыл вечно немигающие глаза, очертила скулы и положила ладони ему на плечи. Чистый, красивый и такой живой – Дауд, возлюбленный.

Не зная собственного чувства, Дауд погладил ее волосы. Мягкие, пушистые, немного мокрые. Запустил руку глубоко в пряди, ниспадающие между его пальцев, Мара податливо склонилась к его плечу, как ласковая, трущаяся кошка. Ее маленькое сердце трепетало и расходилось уловимой только ему вибрацией по его телу.

За окном колыхался сад. Распустившиеся цветы с недоумением поднимали свои бутоны к луне, словно вопрошая: где же солнце? Отчего мы проснулись сегодня? Деревья выпустили листья из почек, сочные, налившиеся светом и водой. Груша, вишня, яблоня – все давали насыщенные плоды, они падали на землю от собственной сладости в шумящую на холодном весеннем воздухе высокую траву. Холодная весна с недоумением замерла среди буйства ночной природы, не зная, завоевать ей обратно свой сад или уступить.

Сколько времени? Чернота не рассеивалась, словно ночь остановилась, окаменела, будучи одновременно испуганной и завороженной от увиденного. Дауд лег рядом с Марой. Короткие локоны липли к ее щекам, длинные раскинулись так далеко, что Дауд лежал на них, как на паутине. Улыбнувшись, Мара уткнулась носом в его плечо.

– Спи со мной. Не вставай.

Дауд закрыл глаза и, повинуясь приказу, уснул.

А когда открыл их, на долю секунды не мог понять: что разбудило его? Перед ним – спящее, умиротворенное лицо Мары. Он слышал ее сердцебиение, ее ровное, тихое дыхание. Темнота все еще густо нависала над комнатой, но что-то изменилось в ней.

Что-то не так с Даудом.

Слишком поздно. Он поздно услышал громкие шаги за дверью. Поздно учуял кислый запах Алого металла. Подскочив на кровати, он успел лишь схватить с пола копье. Дверь с грохотом открылась, слетая с верхних петель. Мара проснулась, прижала к груди одеяло, прикрывая свое голое тело. Свет лампад залил комнату и ослепил ее глаза, но даже так она видела перед собой красный.

Красный. Красный. Та ночь промелькнула у нее перед глазами: в окно врывался нефилим, в двери лезла стража, Дауд отбивал ее от наемников. Галая погибла, ее голова катилась по красным коврам. По красному полу. По красным ступенькам, стенам и потолку.

Теперь в двери ввалилась Алая стража. Дауд замахнулся копьем на первого из них, целясь тонким наконечником на узкий стык между доспехом и шлемом. Но его маневр прервал другой страж, быстро, несмотря на тяжелый доспех, зашедший справа. Меч вышел из Дауда сбоку, разрубив его туловище. Дауд набросился на врага с яростью, свойственной разозленному зверю. Правой рукой он оттеснил несколько стражей, а когти левой вошли в доспех, вонзились в каменную плоть Алого солдата; затем Дауд дернул на себя с такой силой, что красный нагрудник оторвался от стражника с кусками мяса. Мара услышала его хрип, напоминающий крик из-под маски, но он был приглушенным и едва слышимым.

Мара попятилась на кровати, завернулась в одеяло и забилась в дальний угол комнаты. Бессилие положило тяжелые лапы на ее плечи, и она, метаясь взглядом от наплывающих Алых солдат, до Дауда, пыталась раскрыть до скрежета сомкнутую челюсть, чтобы закричать.

Алая стража набросилась на Дауда кровавым потоком. Белая сукровица капала из его порезов; не бой, а бойня раскрывались перед ее глазами: дюжина солдат валила в комнату алой рекой. Они наступали на мясистые тела двух поверженных воинов, выставляли вперед клинки и такие же красные щиты. Дауд отбивался, мастерски орудуя копьем и когтями; когда же ему отрубили правую руку (красное лезвие с такой легкостью вошло в его плоть, словно он сделан из масла), ладонь не разжала копье, и они упали вместе, громко зазвенев о каменный пол; Дауд разверз свою пасть и впился зубами в голову одного из воинов, дернул на себя, отчего мышцы и сухожилия на его шее словно растянулись; голова оторвалась от тела с мокрым, громким звуком и стукнулась о стену. Шлем не отвалился от головы. Он намертво склеен с щеками, губами, веками человека.

Лезвия входили в тело нефилима, как в мягкую перину. Ему отрубили вторую кисть, корпус едва держался на изрубленных мышцах. Один из мечей чуть не вошел в шею Дауда, его ноги подкосились, и он повалился на пол. Его придавили ногами, которые он, изворачиваясь, рвал зубами.

На глазах Мары навернулись слезы, и она бросилась к нему, откинув одеяло, невзирая на Алую стражу. Попыталась растолкать их руками, но