Парфюм в Андорре - Корецкий Данил Аркадьевич

— Вы знаете, что никто на Навое не может объяснить феномен звездного неба? — Я перешел в контратаку. — Потому что астрономия находится в зачаточном состоянии, об астрофизике и космогонии вы вообще не имеете понятия. В свое время Акоф начинал работу в этом направлении, но его объявили шарлатаном и бездарностью, лжеученым! А кто объявил? Шарлатаны, бездарности и лжеученые, занимающие в науке ключевые посты! На Навое-II такое не должно повториться!

— Вот и ответ, — печально улыбнулся Тобольган. — Вы ставите целью не спасение навойской цивилизации, а создание новой. Улучшенной модели, преломленной через призму вашего понимания…

— А это плохо? Или нечего улучшать? Может, вы никогда не заглядывали под лакированные маски, скрывающие неравенство, разложение, упадок?

Он помолчал, наморщив огромный и без того морщинистый лоб.

— Что ж, к улучшению породы прибегают давно, правда, до сих пор ограничивались животноводством… Скажите, а там, у себя, вы уже преодолели все трудности, достигли вершин мудрости и знаете, какой должна быть Навоя-II? Словом, вы готовы к селекционной деятельности?

— Как вам сказать… Проблем хватает. И до вершин далеко: ведь с каждой достигнутой открывается следующая, еще более высокая. Но надо ли обладать абсолютом знаний, чтобы выбрать — дать сгореть разумной жизни или пересадить ее в безопасное место?

— Весь вопрос — как пересадить? Из ничтожной части кирпичей разрушаемого дома нельзя выстроить точно такое же здание! В лучшем случае — уменьшенную копию!

— Человеческое общество, в отличие от неживой природы, способно к разумному воспроизводству…

— А у вас есть право определять пути его развития?

— Боюсь, что нет. — Мне не хотелось тягаться с автором известных философских концепций, но выбора не было. — Однако не всегда правильное решение — панацея. Безукоризненные построения могут быть полностью нежизнеспособными. У нас есть притча про осла, который, оказавшись между одинаковыми стогами сена, логически обдумывал, с какого начать. Бедняга умер от голода! Извините за мрачную аналогию, но, надеюсь, вы не хотите, чтобы Навою постигла та же судьба?

— Гм! Осел между равными стогами сена… И разумеется, на одинаковом расстоянии… Интересно! Здесь, конечно, есть изъян, и сейчас я его найду. — Можно только удивляться быстроте, с которой переключался ход мыслей Тобольгана. Он оживился, порозовел, схватил карандаш и полез было за бумагой, но сработало какое-то невидимое реле, и он пришел в себя. — Ладно, потом… — Он махнул рукой. — Но вы подменили тезис: бесспорно, цель у вас самая благородная, глупо спорить! Но каковы средства? Вы соберете талантливых ученых и создадите элитарное общество! Впрочем, здесь еще есть объективные критерии — чины, степени, звания в расчет принимать нельзя, но остаются способности, труды, достижения. А как быть с так называемыми «простыми людьми»? Рабочими, крестьянами, плотниками…

— Здесь тоже есть критерии. Общечеловеческие. Честность. Порядочность…

— Это довольно расплывчатые понятия, к тому же они постоянно меняются. Но, предположим, что выбрали их. Почему? Должна же быть какая-то логика отбора?

— Вы замечали, что благородные люди уязвимее трусов и приспособленцев? Ну-ка, ответьте: кто скорее бросится в пожар спасать ребенка или уступит место женщине в последней шлюпке? Вот то-то и оно! По-вашему, это логично? А на мой взгляд — жесточайшая несправедливость! Естественный отбор наоборот! Кому он на руку? Дуракам и иждивенцам. Лично мне не нравится, когда торжествуют такие особи. Логика отбора в том и состоит, чтобы поправить порочную закономерность!

— А вы не задумывались, что, если бы не способность к самопожертвованию, то герой ничем бы не отличался от труса? Лишить его этого свойства — значит уничтожить и нравственное превосходство!

— Странный взгляд на вещи.

— Отнюдь. Просто с другой стороны, и это естественно: любая жизненная позиция имеет две грани. Вопрос в том, какую выбрать.

— Мы снова вернулись к логике выбора?

— Не только. Скажите, кто принимает решение об эвакуации конкретного навойца? Я имею в виду окончательное решение.

— К сожалению, я.

— Вот даже как? — Тобольган развел руками. — Единолично?

Я промолчал. Он бил в самые уязвимые точки.

— Не слишком ли велика ответственность? И не боитесь ли вы ошибиться? Ведь как мы только что выяснили, четких представлений о том, кого спасать, а кого оставлять на погибель, у вас нет. Так, личные ощущения — симпатии, антипатии. Они годятся, чтобы выбрать себе подругу, и то вы оцените большую совокупность параметров: рост, цвет глаз и волос, объем груди, талии, бедер, овал лица, форму ног. А тут… — Oн снова развел руками. — Такой дилетантский подход к судьбам людей и будущему цивилизации мне, уж извините, непонятен!

Да. В таком состоянии не следовало сюда приходить. Впрочем, даже находясь в отличной форме, я бы не смог переиграть Тобольгана. Мы оба правы, каждый по-своему. И с точки знания логики он прав более, чем я. У нас в cовете тоже были головы, считающие, что этичнее оставаться в стороне: в конце концов, мы не отвечаем за космические катаклизмы, а за вмешательство в развитие чужой цивилизации отвечать придется. Хотя бы перед собой. Но я не признаю такой логики. Да и остальные участники операции тоже.

— Значит, вы отказываетесь? — На этот раз мой голос был хриплым и усталым.

— А что будет, если откажусь? — Тобольган снова сунул руку в карман.

— Ничего. Я встану и уйду. А вы забудете, о чем мы говорили.

— Забуду? Это унизительно. И задачку жаль… Впрочем, что с нами церемониться? Вы же сверхсущество, эмиссар, уполномоченный решать судьбы людей и планет! Вы не знаете сомнений, вы непогрешимы, так что…

— Я бы с удовольствием поменялся с вами местами. — Этого, конечно, уже говорить не следовало, но я не мог сдержаться. — Брюзжал бы, задавал логические задачки, считал себя добрым и справедливым, легко становился в позу обиженного, сам себя жалел и успокаивал. Но приходится заниматься другим. На Навое нас высадилось двадцать человек — добровольцы, по десятку на континент. Вопросами, которыми вы меня сегодня кололи, нас исхлестали еще на Земле, и здесь они мучили нас ежедневно и ежечасно. Но мы делали свое дело — чертовски трудную и неприятную работу — и кое-чего достигли. — Я перевел дух. — Это не прошло незамеченным, у вас ведь много зорких служб — полиция общая и тайная, разведка, контрразведка. Специальное бюро… Здесь моих товарищей приговаривали к смерти как шпионов Агрегании, а там — как ваших диверсантов! А после одного случая нас перестали арестовывать и как особо опасных расстреливали из засад! Сегодня я остался один! — Я не заметил, как перешел на крик. — Я устал, измотался, нагромоздил личных проблем и докатился до того, что трачу нервный потенциал, чтобы лишний раз убедиться в лживости женщины, которую полюбил! За мной уже охотятся, а я в состоянии выжатого лимона прихожу к вам и пытаюсь переубедить сильнейшего логика Навои! Вот вам отсутствие сомнений и непогрешимость! А сейчас я выбалтываю все это вам неизвестно почему, просто чтобы выговориться!

Тобольган слушал внимательно и даже несколько растерянно.

— Так давайте поменяемся местами! Я буду сидеть в мягком кресле, спокойно спать, избегать смотреть в небо, а в минуты депрессии сознавать, что существует замечательный и простой выход из любых положений. — Я швырнул в полированную пепельницу маленький, блестящий смазкой патрон с остроконечной пулей. — А что будете делать вы? Останетесь наблюдателем? Возьметесь заселять Навою-II посредственностями и мерзавцами? А может, все-таки используете свои представления о том, как можно «улучшить породу»?

Тобольган молчал.

— Но имейте в виду, в любом случае вас ждут жесточайшие сомнения, угрызения совести, временами даже презрение к себе! Вы зададите себе тысячу вопросов, на которые не сможете ответить! Вас будет сгибать бремя ответственности, боязнь ошибок и постоянное чувство неправомерности собственных действий! Но так работать нельзя, и вам останется только сжать зубы и поступать в соответствии со своими убеждениями! Чтобы потом мучиться до конца жизни…