Кэтрин Эддисон - Гоблин – император

— Доверяете ли вы своим источникам, Лантевел? — Спросил Пашавар, и Лантевел уверенно кивнул.

— Но все-таки, — сказал он, — не кажется ли вам, Ваше Высочество, что переговоры неизбежно придется начинать заново и, очень вероятно, с менее выгодной позиции.

— Мы не видим ничего выгодного в нашем текущем положении. И наша сестра не желает вступать в брак.

Он мысленно выругал вино, когда заметил, с каким вниманием все присутствующие уставились на него.

— Для женщины благородной крови, — резко заметила Осмеррем Пашаван, — брак не является вопросом собственного выбора. Эрцгерцогиня это знает.

— Так же как знала и наша мать, — сказал Майя. — Мы считаем, что для начала будет достаточно заключить наш собственный брак.

— Лучше бы вы поискали Императрицу в более традиционном Доме, — ответила Осмеррем Пашаван. — Девочки Чередада придерживаются таких же нелепых понятий, как и ваша сестра.

— Мы не находим понятия нашей сестры нелепыми, — возразил Майя. Он сделал глубокий вдох, пытаясь развеять алую пелену ярости перед глазами. Осмерем Пашаван не выглядела особой чувствительной, но он боялся испугать Меррем Ортему. — В отличие от вас, мы не считаем брак единственным предназначением женщины.

— Это спорный вопрос, — задумчиво протянул Лантевел. — Как и вопрос о том, чем же может заниматься женщина, если она по каким-либо причинам не нашла себе мужа.

Он выразительно посмотрел в сторону Дач'осмин Лантевин.

— Женщинам, не имеющим детей в браке, так же трудно найти себе занятие, — сказала она. — Ведь их больше ничему не учили.

— Все женщины имеют обязанности, — отрезала Осмеррем Пашаван, хотя предательски порозовевшие кончики ее ушей показывали, что она вовсе не хотела поразить больное место Лантевада.

— Но чем же определяются границы этих обязанностей? — В голосе Дач'осмин Лантевин звучала вежливая настойчивость. — Не все женщины обладают талантом в воспитании детей. Зачем принуждать их к тому, на что они не способны?

— Мы и понятия не имели, что вы настолько дальновидны, — кисло заметила Осмеррем Пашаван.

Ее «дальновидны» прозвучало почти как оскорбление.

— У нас было достаточно времени, чтобы рассмотреть этот вопрос, — сказала Дач'осмин Лантевин.

Было ясно, что она не собирается капитулировать, и все почувствовали облегчение, когда при смене блюда разговор перешел на пустяки.

На десерт был подан анвернельский торт со специями, и среди довольного сопения Майя наконец решился затронуть тему моста. Как он и ожидал, Пашавар немедленно ощетинился, но при этом совершенно неожиданно высказался о мосте как о «воздушном замке Варенечибела».

— Он не принесет ничего, кроме огромных расходов.

— Мы не знали, что наш отец был заинтересован в строительстве моста.

— Ах, да, — сказал Лантевел, — он считал, если не будет найден способ соединить восток и запад, Этуверац неминуемо распадется. Наверное, он не мог не замечать, что Истандаарта всегда будет нашим слабым местом, если не будет найден способ преодолеть ее.

— Это правда, — согласился Пашавар, — но это не оправдывает всех сумасшедших, одолевающих правительство своими безумными изобретениями.

— Мы разговаривали с джентльменом из Гильдии часовщиков, — сказал Майя. — Он не показался нам безумным.

— Неужели? — Удивился Пашавар, и Майя напрягся. Но Пашавар не выглядел недовольным. — Мы считали вас слишком правильным и послушным для хорошего правителя, но возможно, были неправы.

— Но вы же Свидетель Справедливости! — Запротестовал Майя, и все рассмеялись.

— Мы сказали «Правило», а не «Закон», — едко возразил Пашавар. — существенная разница, Ваше Высочество. — Император, который нарушает законы, опасен, как бешеная собака, но Император, не нарушающий правила, почти так же плох, потому что он никогда не сможет определить, когда пришло время изменить закон.

— Мы понимаем, — сказал Майя, хотя был не совсем в этом уверен.

— Мы не оправдываем привычку и лень.

— Ведь это чревато разрушительными последствиями, — чопорно поддакнул Майя, что снова заставило всех присутствующих рассмеяться.

— Итак, — продолжал Пашавар, — вы разговаривали с часовщиком. Мы полагаем, вы желаете, чтобы теперь его выслушал Коражас.

— Именно, — сказал Майя.

— И вы предпочли бы, чтобы мы не препятствовали этой затее.

— Да.

— Выпейте бренди, Пашавар, — предложил Лантевел. — Так вам будет легче проглотить свои возражения.

— Если ваш бренди не очень хорош, Лантевел, мы будем возражать из принципа. — Пашавар повернулся к Майе. — Это не изменит нашего мнения.

— Конечно, нет.

— И не изменит нашего решения при голосовании.

— Мы этого не ждем. Мы лишь желаем предоставить часовщикам право быть выслушанными.

— Хммм, — сказал Пашавар, обращаясь, в основном, к своему бокалу, но Майя счел это капитуляцией.

Действительно, когда на следующем заседании он вновь собрал все свое мужество и повторно вынес предложение о мосте, Пашавар не блокировал его, и Коражас согласился, что часовщики «должны быть услышаны». Согласие не было единодушным, но Майя того и не ожидал. Важным был тот факт, что без поддержки Пашавара Бромар не смог организовать veklevezhek, о котором говорил Меррем Халежан.

Это было единственной победой дня, в остальном исполненном разочарований. Во-первых, Чавар был вынужден признать, что расследование гибели «Мудрости Чохаро» топчется на месте.

— Нам нужно больше времени, Ваше Высочество, — сказал Чавар, и Майя счел, что дело намного серьезнее, чем можно было ожидать.

Затем Майя дал аудиенцию лорду Бромару, в результате которой сам Майя пришел к убеждению, что Бромар идиот, а тот, вероятно, укрепился во мнении, что Император безумен. Мир с Назморхатвер был признан иллюзией, и даже если Анмуртелеан и стоял на месте варварского улимера, этот факт не мог быть признан существенным. Бромар вообще не понимал, почему Император считает этот вопрос достойным его внимания. Даже идея переговоров с варварами будет высмеяна в Коражасе.

В тот вечер Майя вернулся в Алсетмерет усталым и расстроенным, но напомнил себе, что должен быть рад по крайней мере тому, что часовщики будут, наконец, выслушаны. Мер Халеж обрадуется и Меррем Халежан тоже. Он не знал, будет ли довольна Мин Вечин, но отмахнулся от этого вопроса. Лучше вообще не думать о ней.

Зимним вечером спустя две недели Майя в последний раз перед зимними праздниками ужинал в обществе Арбелан Жасани. Послы и высокопоставленные лица покинули Унтеленейс и должны были вернуться только через неделю после Солнцеворота.

— Время праздников постоянно удлиняется, — сказал он. — Как история о ткачихе и ее кошке.

— Которая обмотала пряжей весь дом? — Заметила Арбелан, улыбаясь.

— Точно.

— Эту историю рассказывала вам мать?

— Да, — ответил Майя. — У нее была книга с чудесными иллюстрациями. Она привезла ее из Баризана. Думаю, ее сожгли вместе с остальными ее вещами.

— Вам ее не хватает, — сказала Арбелан.

— Конечно. Мы ее очень любили.

Некоторое время Арбелан молча созерцала вино в своем бокале.

— У нас был выкидыш, — сказала она.

Майе удалось не посмотреть на нее, он целиком сосредоточился на своей тарелке, а она продолжала:

— Мы были почти уверены, что сможем дать Варенечибелу ребенка. Он так и не узнал об этом.

Майя попытался откашляться.

— Как долго?..

— Четыре месяца, возможно. Достаточно, чтобы начать надеяться. Достаточно, чтобы начать мечтать — не об одобрении Варенечибела, мы достаточно хорошо узнали его за десять лет брака — но о самом ребенке. О сказках, которые мы бы рассказывали ему, о песнях. Или ей. — Она замолчала, а потом с внезапно яростью произнесла. — Мы мечтали о дочери.

Она знала, что идет против воли Варенечибела, мечтая о дочерях и внучках.

— Наша мама, — осторожно сказал Майя, — незадолго до смерти сказала нам, что не жалеет о браке с Варенечибелом, потому что у нее есть мы. Мы никогда не знали, что она на самом деле чувствовала, хотя знаем, что она сказала правду. Но она тоже молилась о дочери.

— Да, — согласилась Арбелан.

В ее голосе звучало удовлетворение, словно он ответил на давно волновавший ее вопрос, и это дало ему надежду, что она, в свою очередь, сможет помочь ему.

— Вы знаете вашу старшую племянницу Четиро? — Спросил он.

— Которая должна стать вашей Императрицей? — Уточнила Арбелан, насмешливо подняв брови. — Мы плохо знаем ее, как, впрочем, и всю нашу семью, ибо им было запрещено навещать нас в Сеторее…