Зима Гелликонии - Олдисс Брайан Уилсон

Головы этой породы тюленей венчало нечто похожее на шлем. «Шлем» был видоизменившимися рогами — в далеком прошлом тюлени произошли от сухопутных животных, вынужденных, спасаясь от Вейр-Зимы, бежать обратно в океан. Теперь шлемы защищали уши и глаза животных, а также череп.

Стоило людям немного отвлечься от своей добычи, как из моря появились ходячие рыбы и прямо из пены волн бросились по пологому каменистому берегу к тюленям, многие из которых еще умирали, и жадно принялись вырывать куски мяса из жирных тел.

— Эй! — крикнул Шокерандит и ударил веслом одну из рыб. Остальные испуганно разбежались и попрятались среди камней. Раненная Шокерандитом рыба осталась лежать рядом с тюленем. Шокерандит поднял ее и показал Одиму и Фашналгиду.

Длиной она была не менее метра. Шесть «ног» рыбы на самом деле были плавниками. Рыба обладала большой зубастой пастью и длинными мясистыми усами. Она крутила головой из стороны в сторону, щелкая зубами и пытаясь ухватить руку своего пленителя. Ничего не выражающие бледные глаза смотрели на людей.

— Видите, кого я поймал? — спросил Шокерандит. — Это скаппер. Очень скоро эти рыбы выйдут на сушу многими тысячами. Большую часть сожрут птицы. Но некоторые выживут и пророют в земле норы, где поселятся в безопасности. Потом, когда придет Вейр-Зима, эти рыбы вырастут длинными, как змеи.

— Это черви Вутры, их еще так называют, — заметил капитан. — Лучше выбросьте ее, господин. Этих рыб моряки не употребляют в пищу.

— Но в Лорае скаппера едят.

Капитан ответил вежливо, но твердо.

— Сударь, в Лорае едят и червей — и признают их деликатесом. А эти рыбы ядовиты. Лорайцы варят их с ядовитыми лишайниками и говорят что два яда убивают друг друга. Я лично, сударь, пробовал это блюдо — несколько лет назад, когда потерпел у этих берегов крушение. И до сих пор от вида и вкуса этой рыбы меня воротит, и уж, конечно, я не хочу, чтобы мои люди набивали животы этой пакостью.

— Хорошо.

Шокерандит выбросил извивающуюся рыбу в море.

Над их головами с криками носились фагоровы белые птицы и другие пернатые. Моряки, освежевав шесть шлемовых тюленей, поскорее отнесли мясо к шлюпке. Остатки бросили на берегу, другим хищникам.

Торес Лахл молча плакала.

— Забирайтесь-ка в лодку, — велел Фашналгид. — Зачем лить слезы?

— Какое ужасное место, — ответила женщина, отворачиваясь от капитана. — Место, где из воды выбираются ходячие рыбы и где все поедает вся.

— Таков мир, сударыня. Прыгайте в лодку.

Они поплыли обратно к кораблю, а птицы преследовали их, и кричали, и плакали.

«Новый сезон» поднял паруса и снова пошел по тихой воде в сторону Шивенинка. Торес Лахл пыталась поговорить с Шокерандитом, но тот приказал ей отойти. Ему нужно было что-то обсудить с Фашналгидом. Торес Лахл встала у борта и, приложив ладонь козырьком к глазам, принялась рассматривать неясный дальний берег.

К ней подошел Одим и встал рядом.

— Не нужно печалиться. Очень скоро мы доберемся до Ривеника и там уже будем в безопасности. Мой брат позаботится о нас, у нас появится время отдохнуть и забыть все обрушившиеся на наши плечи несчастья.

Слезы снова навернулись на глаза Торес Лахл.

— Вы верите в бога? — спросила она, повернув к Одиму мокрое от слез лицо. — Во время этого плавания вам пришлось пережить такое горе.

Одим помолчал, прежде чем ответить.

— Сударыня, всю жизнь я прожил в Ускутошке. Моя вера та же, что у ускутов.

Я был верующим человеком — то есть регулярно молился Азоиаксику, богу Сиборнала. Теперь мне пришлось уехать из этой страны, или, скорее, эта страна заставила меня уехать, изгнала меня, поскольку я не ускут. Я сам теперь вижу, насколько я не ускут. И более того, я вдруг обнаружил, что совершенно не верю в Бога. После того, как Бог ушел от меня, я почувствовал, как с моей души словно сняли камень.

В подтверждение своих слов Одим постучал себя по груди.

— Я говорю об этом только вам, потому что вы не ускутка.

Торес Лахл махнула рукой в сторону берега, мимо которого они проплывали.

— Этот жестокий край... эти ужасные животные... и все, о чем я думала... мой муж пал в битве... кошмар, который творился на этом корабле... все становится только хуже, год от года... Почему я не родилась во времена весны? Извините, Одим, — это так непохоже на меня...

Помолчав, он мягко сказал:

— Я вас понимаю. Я тоже пережил страшное горе. Моя жена, мои дети, дорогая Беси... Но я нисходил в паук, разговаривал с духом жены, и она утешила меня. Почему бы вам не обратиться к своему мужу в пауке, сударыня?

Она тихо ответила ему:

— Да, да, я уже спускалась к призракам и встречалась с мужем. Но он не таков, каким я бы хотела его видеть. Он утешил меня и сказал, что я должна найти свое счастье с Лутерином Шокерандитом. Он простил меня. Он так добр, все простил...

— В самом деле? Из того, что я слышал и видел, можно решить, что Лутерин вполне приятный и достойный молодой человек.

— Я никогда не смогу простить его. Я его ненавижу. Он убил Бандала Эйта. Как я могу принять его?

Торес Лахл вздрогнула от терзающих ее внутренних противоречий.

Одим пожал широкими плечами.

— Но если так советует призрак вашего мужа....

— Я женщина с принципами. Может быть, когда ты мертв, прощать легче. Все призраки говорят одинаковыми голосами, сладкими, как дух разложения. Наверное, я больше не стану входить в паук, это дурная привычка, нужно ее бросить... Я не могу принять мужчину, который превратил меня в рабыню — с какими бы намерениями он ни предлагал стать его женой. Никогда. Это будет противно моей натуре.

Одим накрыл руку девушки своей.

— Противно вашей натуре, в самом деле? Тогда вам стоит подумать о том, что за жизнь может ожидать нас, изгнанников, в новом мире, как пытаюсь представить это себе я. Мне двадцать пять лет и пять теннеров — я уже не зеленый юнец! А вы еще моложе. Олигархия старательно заботится о том, чтобы превратить весь мир в камеру пыток. Но явью это становится только для тех, кто позволяет себе верить в это.

Когда мы вышли на берег, чтобы убить тюленей — всего шесть из тысяч и тысяч, всего лишь! — мне вдруг представилось, до чего замечательным образом изменилось мое тело в предчувствии близкой зимы! Я нарастил на теле жир и изгнал из своей души бога Азоиаксика... — Одим вздохнул. — Мне трудно вести сложные беседы. Я гораздо ловчее управляюсь с цифрами. Ведь я всего лишь купец, понимаете, сударыня? Но метаморфозы, которые нам пришлось перенести — мне показалось, что это так прекрасно... что мы должны, просто обязаны, жить в согласии с природой и ее мудрой бухгалтерией.

— Вы считаете, я должна сдаться на милость Шокерандита, да? — спросила Торес Лахл, глядя Одиму прямо в глаза.

В уголках губ купца появилась улыбка.

— Харбин Фашналгид тоже смотрит на вас благосклонно, сударыня.

Они рассмеялись, и Кенигг, единственный выживший сын Одима, подбежал к ним и обнял. Одим наклонился и расцеловал сына в обе щеки.

— Вы удивительный человек, Одим, я всегда так считала, — сказала Торес Лахл, прикасаясь к руке Одима.

— Вы тоже замечательная — только не перестарайтесь, иначе это помешает вашему счастью. Так говорили в Кай-Джувеке в старые времена.

Торес Лахл склонила голову, словно соглашаясь, и в ее глазах блеснули слезы.

Когда корабль подходил к берегам Шивенинка, погода внезапно испортилась. Шивенинк был узкой полоской земли, страной, почти целиком состоящей в основном из прекрасных, но совершенно безжизненных горных цепей — то был Шивенинкский хребет, давший имя и самой стране. Хребет разделял земли Лорая и Брибахра.

Шивенинкцы были мирными и богобоязненными людьми. Казалось, весь их гнев иссяк в пору страшных первородных тектонических катаклизмов, породивших их горную страну. В укромном месте природной твердыни шивенинкцы построили артефакт, чудо света, придавшее их нации особую святость и устремленность, Великое Колесо Харнабхара. Это колесо превратилось в символ не просто Сиборнала, но всего мира.