Чертова Мельница - Бушков Александр Александрович

– Буду это учитывать, – кивнул Сварог. – Излагайте.

– Полагаю, ваше величество, мне не следует подробно рассказывать историю своей жизни? – он бледно улыбнулся. – Я прекрасно осведомлен о деловых качествах глэрда Баглю, у меня было достаточно времени, чтобы оценить его по достоинству. А потому не сомневаюсь: у вас уже есть мое достаточно полное жизнеописание…

– Не буду отрицать, – сказал Сварог без улыбки. – Что же, обычная практика… Да, можно сказать, что жизнеописание ваше достаточно полное. Итак… Ваша формулировка меня устраивает. В Горроте, точнее, в королевском дворце, два года творится что-то неладное… У этого «чего-то» есть точный срок? Точно определенная точка отсчета? День? Дата? Ну, как с каким-нибудь мостом – ночью он еще стоял, а утром обрушился…

– Понимаю, ваше величество… – лицо графа было хмурым и напряженным. – Даже если и есть такая точка, мне она неизвестна. Просто-напросто мне с определенного момента стало казаться, будто происходит что-то неладное. Далее я лишь укреплялся и укреплялся в этом убеждении. И наконец, когда приехал…

– Нет уж, конец пусть будет в конце, – решительно сказал Сварог. – Давайте с начала, так оно будет вернее… Что, как, почему…

– Так вот… Я был вдали от Горрота, и потому никак не могу определить точно, когда там это началось. Зато могу назвать день и даже час, когда все началось лично для меня. Видите ли, все эти шесть лет мы переписывались, бывшие члены Академии – мы трое, оказавшиеся за пределами Горрота, не только друг с другом, но и с оставшимися в Горроте, и с королем тоже. Конечно, при переписке с его величеством никаких фамильярностей не допускалось, король есть король – но тем не менее мы все вправе были позволять в общении с королем гораздо больше вольности, чем обычные придворные. Все подписывались теми прозвищами, что носили в Академии, и король тоже. В общем, так продолжалось шесть лет. И вдруг в ответ на свое последнее письмо я получил не ответ от короля, а рескрипт от министра двора, официальный, на гербовом бланке министерства, с большой печатью и оттиском министерского перстня. Министр мне устроил форменную выволочку, порой не особенно и стесняясь в выражениях. Мне категорически запрещалось впредь писать его величеству в столь развязном и неподобающем тоне, равно как и употреблять вместо положенного титулования какие-то «глупые прозвища, оскорбительные для монаршего величия». Как выяснилось чуть позже, точно такие же письма получили граф Гасфорт, посол в Шагане, и маркиз Витеро…

– Посол в Сегуре. Я знаю.

– Да, вот именно… Мало того, министр двора был новый. Конечно, любой министр на своем посту не вечен, но это имя… Я этого человека прекрасно знал. Он до того лет пятнадцать прослужил в министерстве двора, но на десятых ролях, без всяких перспектив – дрянной был человечишка, мелкий интриган и мелкий пакостник, с кучей грешков за душой. В министерстве его держали исключительно из-за дяди – он адмирал флота, человек влиятельный. Словом, уж кого-кого, а это пакостливое ничтожество я никак не ожидал обнаружить на министерском посту. В конце концов, король его даже не знал близко, для короля он всегда был одной из множества безликих фигур на заднем плане… И вдруг, изволите ли видеть… Как бы вы поступили на моем месте?

Не раздумывая, Сварог ответил:

– Я бы немедленно сел и написал друзьям в Горрот, чтобы объяснили, какая там чертовщина завертелась…

– Вот так я и поступил. Только ответы были предельно странными – уклончивыми, обтекаемыми, сухими. Мне писали, что им, изволите ли видеть, не подобает обсуждать поступки его величества, и предлагали впредь следовать их примеру. Словно чужой рукой писано. Я всех их знал с детства – и не узнавал сейчас никого. Полное впечатление, что все шесть писем написаны под чью-то диктовку, будто всех шестерых собрали в одном месте, дали перо, чернила, стали диктовать… Хотя, конечно, друг друга письма слово в слово не повторяли. И все равно…

– А почерк?

– Каждый, несомненно, писал своей собственной рукой, – ответил граф безрадостно. – Все почерка были знакомыми. А впрочем, любой почерк можно подделать, есть мастера… А еще примерно через месяц я получил от министра двора очередной разнос: мне запрещалось впредь в частной переписке с Гасфортом и Витеро обсуждать все, что касается короля и двора. Наверняка наши письма где-то перехватывали, вскрывали и читали… Я написал еще нескольким знакомым, вхожим во дворец – но ни один не сообщил ничего толкового. Та же уклончивость, сухость, словно писано под диктовку, а то и вовсе кем-то другим, мастерски подделавшим почерк. Трое из пятнадцати не ответили вообще: а ведь все эти люди, все до одного, были настоящими друзьями… Еще через несколько дней прискакал курьер, уже с собственноручно подписанной королевской грамотой. Мне без особых околичностей предписывалось безвыездно оставаться в Глане впредь до особого распоряжения. По сути, это была даже не немилость – опала. Как это бывает, когда человеку предписывается «незамедлительно отбыть в дальние имения». Только вместо дальнего имения – Глан… У меня твердая уверенность, что Гасфорт и Витеро получили те же самые рескрипты: они никогда не упоминали о том в письмах, но ни разу и не сообщали, что побывали в Горроте… Я попросил жену написать несколько писем. Две ее давних подруги – фрейлины королевы, еще несколько приняты при дворе… То же самое: одни молчали, другие отвечали уклончиво. За всем этим должно было скрываться нечто масштабное и серьезное: ну, вряд ли все затеяно исключительно против нас девятерых, бывших «академиусов»… Новый министр двора, новый министр иностранных дел – опять-таки мелкий, препустой человечек, которого никто и не ожидал увидеть на этом посту… Вот так оно все и началось.

– И как продолжалось?

– Собственно, говоря, никак, – пожал плечами граф. – Около двух лет, вплоть до недавнего времени, я так и просидел в совершеннейшем неведении: ясно было, что писать друзьям и знакомым бесполезно. Попробовал пару раз, не удержался – снова сухие отписки, а то и молчание… Я… Понимаете, ваше величество, я смирился. За все это время среди проезжавших из Горрота путешественников не оказалось никого, кто мог бы хоть что-то прояснить: ни один из них не бывал при дворе, а в стране, судя по их рассказам, не изменилось ровным счетом ничего.

– А близкие и родственники? Ваши и вашей жены? Вы же не могли не поддерживать с ними переписку?

– С некоторых пор никто из близких и родственников не отвечал на вопросы и не сообщал интересных новостей. «Как поживаете? Как дела? «Малышка Траси выросла и вышла замуж за флотского лейтенанта», «Граф Бельгор окончательно промотался и живет теперь в единственном оставшемся у него именьице, на которое по его убогости даже нет покупателей». В таком вот духе. Пустая светская болтовня. А потом начались вовсе уж непонятные странности, уже не связанные с королем и двором. Во время осады крепости Корромир… боюсь, ваше величество не поверит…

– Подбежавшая к воротам собака, вдруг взорвавшаяся в крепостных воротах невероятной силы бомбой? – скучным голосом уточнил Сварог.

– Да, вот именно…

– Ну отчего же мне не верить, – сказал Сварог. – Верю. Видел своими глазами. Простите, не буду рассказывать, как так получилось.

– Да, конечно, я понимаю… – закивал граф. – Я-то об этом узнал, вот смех, от своих шпионов в Глане…

– Значит, ничего подобного прежде не было? – деловито спросил Сварог. – Никогда раньше ваши армейцы… или кто-то еще таких вещей не использовали?

– Никогда раньше, – твердо сказал граф. – В жизни не слыхивал. Ну, а потом эта вода, что обрушилась с неба на ваш здешний дворец, камни, упавшие на вашу армию… Такого прежде не бывало, не знаю, что и думать… Быть может, есть и другие загадочные случаи, только я про них не знаю…

«Уж это наверняка, – подумал Сварог, вспомнив живые бомбы, спалившие дотла домик бабки-гусятницы и гостиницу Тетки Чари, вспомнив рассказ о тюлене, вызвавшем цунами. – Вполне может оказаться, было еще что-то похожее, о чем мы оба не знаем…»