Новый мир. Книга 4: Правда (СИ) - Забудский Владимир

И, конечно, я очень отчетливо видел последние секунды этого эпического кино, которые заканчивалось для меня тем, что огромная роботизированная клешня опустилась на мою шею и с силой обрушила вниз, на асфальт, тонущий в облаке слезоточивого газа.

И лишь проснувшись, я увидел впереди толстые прутья тюремной решетки.

— Эй, гондоны! Вы чего делаете вид, что нас тут нет?! — громко орал повисший на решетке мужчина, выглядящий не очень адекватно. — Вы что, не слышали, что мэр приказала нас всех немедленно отпустить?! Хватит уже порочить честь своего мундира! Больше уже некуда!

Обведя мутноватым взглядом камеру «обезьянника», который был рассчитан максимум на десяток задержанных, я насчитал в ней по меньшей мере десятка три взбудораженных мужчин, которые сидели или полулежали у каждой из трех стен, держались за решетку или нервно бродили из стороны в сторону. Большинство из них выглядели здорово потрепанными, с воспаленными от газа глазами, ссадинами и ушибами, но так, будто им уже оказали первую помощь.

— Черт возьми, — прошептал я, болезненно поморщившись и взявшись за свою голову, которая, как оказалась, была забинтована.

— Э-эй! Ублюдки! — не унимался человек возле решетки. — Ты! Да, ты, жирдяй! Давай, подойди-ка сюда и выпусти меня скорей из этой чертовой клетки, если не хочешь, чтобы тебя завтра нахер уволили из органов!

— Закройся наконец, недомерок, — неприязненно отозвался кто-то по ту сторону решётки. — Ты сам прекрасно знаешь, что ты оказался здесь, потому что попал в число самых буйных! Так что не строй из себя невинную овечку! Никто тебя никуда не отпустит, пока судья не решит, что с тобой делать, ясно?!

Мне понадобилось пару минут, чтобы принять из лежачего положения сидячее.

— Расскажите мне кто-нибудь, что произошло с той минуты, когда «Автобот» огрел меня башкой об асфальт, — попросил я, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Не знаю, приятель, в какой точно момент это было. Но могу точно тебе сказать, что вскоре после этого этот чертов беспредел прекратился, — охотно ответил сидящий рядом мужик.

— Ага. Поздно он, сука, прекратился! — возразил ему кто-то другой. — Когда половина сиднейской полиции отказалась применять силу против демонстрантов — до этих идиотов так и не дошло, что им пора остановиться! И они попробовали задавить нас одной техникой и наиболее лояльными отрядами. Больше сотни тысяч людей были на площади!

— Ага. Двести тысяч не хочешь?! — хмыкнул еще кто-то.

— Может и двести. Идиоты! Но до них дошло, что они творят, когда «Автоботы», укладывающие женщин и стариков рожами в асфальт, появились на всех телеканалах, кроме скурвившегося ABC и еще парочки таких же лизоблюдских рупоров властей. Наш мэр сразу же поспешил выступить с речью, в которой сказала, что она, мол, занимает нейтральную позицию в политической борьбе, и призывает полицию Сиднея, хоть она, мол, и не может ей приказывать, не участвовать в силовых действиях против мирных демонстрантов — ну, кроме тех, конечно, кто собрался под флагами Сопротивления.

— Да, эта всегда была шустрой и скользкой, всегда держала нос по ветру. А вот верховному комиссару Макнамаре понадобилось еще полчаса или час, на протяжении которого роботы и копы продолжали теснить и дубасить людей, увеличивая число пострадавших каждую секунду, прежде чем он наконец вытащил свою жирную задницу на публику и начать бормотать, что, мол, «я не я и лошадь не моя», «приказы сверху», «всем надо успокоиться», и тому подобное.

Я тяжело вздохнул, пытаясь переварить услышанное.

— Эй, мужик! — вдруг произнес кто-то из камеры, обращаясь ко мне. — Да, да, ты! А это не ты ли, случайно, выступал на собрании отставников-контрактников — ну тех самых, которые потом пошли прикрывать людей на площади?

— Да это точно он, — поддержал его еще один сокамерник. — Седой, со шрамами! Фамилия у него еще такая русская или балканская…

И, словно в ответ на его вопрос, за стенами камер раздалось мерное гудение и выкрик:

— Войцеховский! На выход!

§ 24

Учитывая, что голова все еще раскалывалась, подняться на ноги и пойти следом за молодым офицером полиции, ждущим у входа в камеру, стоило определенных трудов. Я поплелся за ним с чувством обреченности, смешанной с упрямством — готовый ко всему, что меня ждет. Но вместо темной камеры для допросов, в которой меня постигнет неотвратимая кара за проявленную дерзость, меня почему-то повели в сторону зоны для освобожденных.

— И что это значит? — спросил я тихо.

— Поставь пальчик здесь и здесь — забирай манатки — и свободен, — угрюмо сообщил коп.

Я сделал как сказано, но не поверил в услышанное, пока мне не выдали из одной из сотен ячеек камеры хранения мой основательно потрепанный, грязный рюкзак и трость. Полицейский, сделав отметку в электронной инвентарной книге, нажал несколько кнопок на голографическом дисплее. После его манипуляций передо погасло мерцающее синевой защитное силовое поле, преграждающее путь к короткому коридору, прегражденному в начале и в конце откатными воротами из толстого пулестойкого стекла. Следом с громкими щелчками откатились и сами ворота.

— Вперед! — велел полицейский, кивнув на коридор. — Или хочешь назад в камеру?!

Двинувшись вперед нарочито медленным шагом, я преодолел десять ярдов этого коридора где-то за полминуты, с трудом удерживаясь, чтобы не пуститься в бег. Я был практически уверен, что ворота в конце коридора закроются раньше, чем я пройду их — ведь не может же быть так, чтобы меня просто отпустили, это точно какой-то трюк. Но ворота так и не закрылись.

Пройдя еще один пост охраны, на котором на меня уже не обратили внимания, я очутился в небольшой приемной с рядом кресел, где родственники, друзья и адвокаты задержанных ждали их освобождения, пытались навести о них справки через информационные окошки, ругались с невидимыми бюрократами по внутренним телефонам. Галдеж стоял как на ярмарке. В приемной были широкие панорамные окна, сквозь которые я мог видеть, что на Сидней опускались сумерки.

— Димитрис!

Я обернулся, услышав голос позади, и увидел, как ко мне быстрым шагом двигается, вскочив с одного из кресел, Лаура Фламини. Она была одета по-деловому — строгий, но стильный костюмчик из юбки, блузки и жакета и туфли на высоком подборе. Примерно в таком виде она выступала на нашем с Миро суде.

— Как голова? — обеспокоенно спросила она — раньше, чем я успел отыскать на языке и вымолвить хоть слово приветствия. — Тебе нужно в больницу!

— Бывало хуже, — поморщившись, изрек я. — Лаура, как ты?.. Почему?..

— Потом. Давай за мной, скорее. И не включай свой коммуникатор, ясно?

Мы не обмолвились ни словом, пока не вышли из полицейского участка. Снаружи здания тусовалась густая и оживленная толпа народу — видимо, друзья и просто поклонники задержанных активистов. Некоторые держали в руках плакаты и скандировали лозунги. Над толпой я мог видеть флаги объединенной оппозиции, партии «Разумный прогресс», движения «Вместе».

— Сюда, — Лаура потянула меня за руку в сторону от толпы.

Следом за ней я нырнул в заднюю дверцу ждущего нас на улице челнока Fly-Taxi, похожего на смесь автомобиля и карликового конвертоплана. Оказавшись на мягком кожаном сиденье, я устало откинул саднящую голову на подголовник. Лаура, тем временем, включила систему связи с оператором, который находился в это время в диспетчерской за много миль отсюда, и деловито произнесла:

— В Форест Глен! И побыстрее!

Челнок оторвался от земли и начал медленно взмывать в небо, оставляя под собой улицу, погрязшую в непроходимой пробке. Даже в обычный день полет на челноке в пределах города стоил 500–600 фунтов, а сегодня, в условиях транспортного коллапса, за этот полет, должно быть, пришлось отвалить 3–4 тысячи.

Лаура переключила режим тонировки стекол на максимальный и убедилась, что система связи отключена, так что в диспетчерской не услышат ни слова из происходящего в салоне.