Маршрут - 21 (СИ) - Молотова Ульяна

Снова стальные створки. Юрьевич на вахте вновь возмущался, но как-то по-доброму.

— Снова документы заполнять… Чего вам всё не сидится? Ещё и мусор всякий таскаете с собой.

— А это не мусор! — возмутилась Тоня, — Это кот!

Тощее пузо, ушки на макушке, чуть согнутые свисающие задние лапы, а передние вперёд вытянуты.

— Самый настоящий, живой и сильный!

— Сильный, вижу. Как бы он у нас всю живность не пожрал с голодухи.

Вновь сладковатый дымок, карантинная, снова коридоры, запертые двери. Вот только стало тут гораздо тише. Эхо. И откуда тут эти рисунки мелком и карандашами?

— Любуетесь? — Каменёв стоял в конце коридора.

— Ага. А это что? — спрашивала Тоня.

— Вам Лена не рассказала?

— Нет.

— Этот коридор — наш памятник. Аллея мечтаний. Рисунок каждого ребёнка, что был здесь. Людям всегда требовалось искусство — в нём заключаются память и переживания, но сейчас у нас нет на это времени. И если так, то пускай хотя бы дети выразят себя. Если хотите, можете сами нарисовать что-то.

— У вас и карандаши есть?

— Обязательно найдём! Ещё, я смотрю, ваш друг не боится совсем?

Кишка спал. Может, по кошачьей привычке, а может, лекарство так подействовало.

— Ага, он у нас храбрый, да, Оля?

— Ага.

— Идите-ка вы спать, совсем умаялись, и кота к себе забирайте. Мы вам дадим всё нужное. Попрошу ещё мужиков и Лену осмотреть танк ваш.

— А разве можно просто так? — смутилась Тоня.

— Разберёмся, не волнуйся.

Крохотная комната. Две кушетки с полным комплектом чистого постельного белья. Тумбочка деревянная, стула два, лампочка белым светит, интересная такая, как пружинка выглядит, а ещё два листка бумаги и карандаши. Простой, красный, жёлтый, чёрный и зелёный. Графин с водой, да два стакана.

— Аскетично, — резюмировала Тоня. — Чего рисовать будешь? Я вот танк, да и цвета нужные есть.

Оля молчала. Сидела на кушетке, уставившись на графин с водой.

Спокойная, как маленький кусочек озера. И лампочка, как набережный фонарь ночью. Вроде что-то за дверью шумит, а на поверхности волн совсем нет. Забавно, вода, если нужно, такую форму примет или такую или совсем другую. Ей без разницы. И видно её насквозь, никаких секретов за душой. Глупо, души у неё и нет, откуда секретам браться? А человеку разве без души, без характера, без идеи можно? Нет, не хочу я потом сама с ботинком в черепушке лежать, совсем не хочу. И в земле лежать по глупости совсем не хочу.

— Кишку нарисую. Видишь, всё спит и спит.

— А ты умеешь?

— Умею немного.

***

И снова ночь. Только за дверью продолжали гудеть лампы, освещая коридоры. Редко слышались глухие шаги, а теперь вот что-то волокли по полу. Двадцать четыре часа в сутки тут что-то происходило, то быстрее, то медленнее, но никогда не останавливалось. Все в работе. Зато Тоня посапывала, в снах её теперь ничего не тревожило. Но не Олю.

Для чего они тут, на что надеются? На что-то хорошее? Всегда же становилось лучше, может через год, пять, десять, но становилось же. Да? Каждый тут потерял родных и потеряет, как было и раньше. В сути ничем городок не отличается от других, всего-то технические мелочи в виде отсутствия солнечного света, присутствия обогащённого урана и картофельные посадки под боком. Значит, наверное, живут они, чтобы найти что-то. А пока не нашли, остаётся только выживать. И делают они, что должно, что сейчас надо, без загадываний в далёкое будущее? И каждый каждому друг, товарищ и брат. И каждый остаётся человеком, даже со своими тараканами в голове. Что это за такой коммунизм в отдельно взятом бункере? Может, тут тогда остаться? Нет! Прав Каменёв — нам тут не место. Скиснем, стухнем.

Тягучий сон, будто кисель, чёрный. Руки потеют и дыхание неспокойное, но не проснуться. А кисель густеет, становится как смола и тело обволакивать начинает, как бетон, и затвердевает, не давая двинуться. А потом — раз! И нету. Рассыпался, как песок. Полная свобода, но она таковой не чувствуется. Будто, махая со всей силой руками в киселе, ты делал что-то, боролся, но стоило свободе появиться, как она вдруг потеряла всякий смысл. По крайней мере мысли обмякли, приняли приятую форму — без угловатостей и иголок.

***

Удивительно, тут и правду был будильник. Трезвонит. На восемь утра поставленный. Пронзительный, мерзкий и громкий — хороший будильник. Вот только охота взять чего-нибудь тяжёлого и разбить его вдребезги.

Девчонки проснулись, захватили вещи и рисунки. Городок с утра был оживлённым. Все были сильно увлечены новым утром и новыми делами. Маленькие дети по коридорам носятся и на девочек совсем внимания не обращают. Тоня пыталась заговорить с одним пареньком, но тот учтиво ответил: — «Мама сказала, с незнакомыми не общаться, а я вас не знаю, до свиданья». И убежал. Некоторые взрослые в отведённых кабинетах учат ребятню, кто-то в библиотеке читает, парни молодые спортом занимаются, тяжести тягают, но большая часть, конечно, занята бытовыми делами и выращиванием всяческих культур. Все ненесущие стены выбили, поставили грядок поближе, над ними лампы мощные висят. Кто-то ходит и в блокнотик что-то записывает, другие прополют грядку, закинут порошок какой-то буроватый, опять прополют, другие поливают. В дальнем углу ругался сантехник, в попытках нацепить резиновую прокладку на кран для полива. Электрик в каморке перебирал какие-то маленькие штучки синего цвета, цилиндрообразные, диод паяльный достал. Оля бестактно сверлила взглядом каждого встречного. Вдруг опомнилась, похлопала ресницами и повеселела.

Петр Андреевич был в кабинете, где обсуждал что-то с Леной, когда заметил Тоню и Олю.

— Проснулись. Вы покушали?

— Не хотим! — сказали девочки в унисон.

— Дело ваше, сейчас соберём всё нужное и даже больше. Лена, показывай!

Лена выставила на стол громадный ящик: — Дети, смотрите. Все вместе, с парнями моими, мы пойдём танк ваш осматривать — подкрутить, закрутить, поменять. Вот это вот всё. Пойдёте вы в старом снаряжении, чтобы лишних вопросов не было, и себе его оставите. Но! Оно хоть и старое, а всё ещё отличное. Не вам, так ещё кому службу сослужит. Нигде больше такого не производили, не смейте потерять!

Лестница. Квартал. Коридор.

Вот она — Аллея Мечтаний. Пётр Андреевич взял в руки два рисунка. Первый кривой, косой, пропорции не соблюдены, да и пушка у танка совсем по-другому выглядит и солнце огромное. Но всё цветастое, искреннее. А второй аккуратный. Штриховка, тени. Котик выглядит, как живой, шёрстка, коготки. Спит, уткнувши моську в лапки, но чёрный совсем, будто зарисовка от нечего делать на полях тетради. Висели эти два рисунка в окружении ещё трёх сотен таких же, и у каждого есть история, и у этих двух тоже есть теперь и останется тут навсегда.

Юрьевич был немногословен в этот раз, только вслед по динамику сказал: — Доброго пути.

Ремонтная бригада вышла на поверхность. Дышать в костюме сложно, но можно, и Кишка активизировался, с интересом разглядывая существ, а на деле людей в странных нелепых костюмах. Инопланетяне прямо-таки!

Около танка был гул:

— Масло нужно заменить!

— Вот тут прокладка исхудала!

— Тут один насос протекать стал!

Всего по мелочи.

Два часа прошло, и бригада управилась, тогда Лена отправила подчинённых обратно, но сама задержалась.

— Девчонки, езжайте обратно — ничего хорошего в нашей стороне уже нет. Езжайте к Байкалу, пока не поздно, как вам Пётр Андреевич и сказал, обязательно езжайте.

— Тётя Лена подожди! Давайте сфотографируемся!

— У вас камера есть?

— Конечно! Вставайте тут, я сейчас настрою всё, меня Оля научила.

Неотёсанный кусок металла выдвинул объектив, пошумел чуток. Цыкнул раз, цыкнул два. В середине Оля и Тоня с Кишкой на ручках, справа Лена, слева Каменёв. Широкая площадь и позади огромный Дворец Советов. Все в чёрно-оранжевых спецкостюмах. Одно фото держала Лена, другое попало в беленький конвертик, к трём десяткам других.