Майя Треножникова - Минск 2200. Принцип подобия

«Просить помощи у людей. Касси в том числе. И он сенатор».

Элоиза вновь поднялась к выключателю — ее силуэт скользнул бело-рыжей тенью. Потом шагнула к окну, прислушиваясь.

— Благодарю вас. — Кассиус выпрямился, протянул руку — сначала Целесту, потом Рони. — Лично я никогда не сомневался в Магнитах. Вы защитники Мира Восстановленного и его единственная надежда.

«Не мы. Не единственная». — Целест и Рони переглянулись.

— Вербена! — перебила его Элоиза. — Вербена возвращается. Кажется, вы хотели говорить в ее присутствии?

21

Проще, чем по льду на новеньких санках. Целест обвивал Вербену за талию и жарко шептал ей в ухо, а потом забрался на подоконник — излагать. Вербена держалась рядом и смотрела влюбленно и восхищенно.

Под таким взглядом — хоть самому Амбиваленту в пасть!

Так просто — объяснять «своим». Магниты и люди — кто придумал делить? Амбивалент на то и нужен, чтобы напомнить: единое целое, даже среди Гомеопатов не каждый мутант — теоретики и ученые становятся стражами Мира Восстановленного добровольно. Вербена и Элоиза хором припомнили свою идею — образцово-показательное выступление и речь.

«Глупо, наверное», — добавила Вербена. Целест возразил и снова шепнул что-то, о чем разве Рони догадался, а на сандалово-смуглых щеках расцвели чайные розы. Из окна рявкала вьюга, и комья туч забивали луну, однако комната Элоизы озарена изнутри — ни капли ресурса, все естественно. Светиться от счастья — вполне реально.

«Так просто. Так хорошо».

«У тебя лучшая женщина и лучшие друзья, парень», — гудел трансформаторной будкой киборг. Целест соглашался.

Проще, чем по льду на новеньких санках — или на белом коне, как полководцы древности. Конец света отменяется. Кассиус и Элоиза обещали «все устроить», аметистовые запонки сверкали вместе с глазами — недоставало только меча, рубить вражеское войско. Амбивалент — испытание, произнес Кассиус торжественно, испытание, посланное нам во имя объединения. Пора напомнить каждому: Гомеопаты — хранители, но и хранителям не обойтись порой без помощи тех, кого хранят.

Так… логично.

Целест выдохнул очередную фразу и сполз с подоконника. Спину покусывал сквозняк. Эйфория разливалась градусами сангрии.

Все будет хорошо. А у них с Вербеной — особенно хорошо, и у Элоизы с Касси, и у Рони с… с кем-нибудь.

«Методы уничтожения: нет». Вранье, причем вранье опасное. Дешифраторы и теоретики глупее пробок — первый вынес приговор, сидеть трусливым кроликом в норе, не сражаться; вторые пытались превратить хранителей в палачей — не выйдет. И в Сенате, во главе с отцом, старшее поколение — не гении, куриной слепотой страдают — дальше своего носа и графиков знать ничего не желают. Ничего, мы докажем.

Всем докажем.

«Ур-ра!»

Стоило смежить веки, мигал дерганой подпиткой рекламный щит. «Мы хотим праздник». Пир во время чумы — акция по сплочению; Рони твердил об эмоциях, но Вербена сумеет пробрать до костей последнего нарика из Пестрого Квартала. Знатных господ — тоже. Метод кнута и пряника — Амбивалент и Вербена. Дьявол и спаситель. За Вербеной — Магниты.

«За Вербеной — я», — от этой мысли Целеста тянуло пробежаться по потолку. В один из первых зимних дней, тепловатый еще, подернутый корочкой изморози и инее-вого дыхания, он показал Вербене левитацию — проще говоря, летали они невысоко — на уровне заборов, выше Целест побоялся забираться, но летали. Вывалиться бы сейчас — вместе, в объятиях, со второго этажа и взмыть ласточкой под липкие тучи.

«Потом. Может быть, на этой… черт, акции».

Хорошие друзья — и Касси в том числе. Первый вызвался помочь. Ну, может быть, Эл ему объяснила, неважно. Вербена взахлеб предлагает танцы — это тоже магия, да, Целест знает, в городе магии тьмы есть место свету. Они — свет. Рони будто заворожен свечным пламенем, но Рони всегда такой… и он больше, чем друг. Магниты-напарники вообще единое целое — как он может сомневаться в победе?

Нельзя сомневаться.

Когда-то Целест плакал, осознавая — не такой, как все. Избранный и проклятый, подобно тысячам других; сегодня вторую половинку — гнильцу яблочную — отсекал и выбрасывал.

Избранный.

Они все — избранные.

— Решено. Через три недели — Великое Объединение.

По лестнице спускались вдвоем. Заполночь — наверняка опять утром клевать носом, а на дежурстве сам столб расползается надвое, ни кофе, ни «огненная вода» не спасут — от последней только хуже. Вербена сдалась раньше, закрылась в «своей» половинке. Целест искрил энтузиазмом, как заголенный провод в ручье; Рони послушно кивал. Да, у нас получится. Да, все будет хорошо. Олицетворением «хорошо» сейчас казалась подушка.

Рони привыкнет к тому, что Элоиза с Кассиусом, — в самом деле, не ревновать же.

— …И потом мы все вместе расскажем о том, что происходит и что Сенат скрывал правду. Черт, а я еще сопротивлялся — мол, Магнитам не нужна поддержка. Нужна, оказывается. А еще Эл и Касси собираются объявить о помолвке, и…

Целест прикусил язык — до крови. Порадовался, что Рони обогнал его, и он видит только паутинно-бледный затылок.

— Все в порядке, — ответил телепат. — Ты же знаешь, я желаю счастья Элоизе.

И открыл рот — предупредить, но поздно. Последняя ступенька шваркнула под подошвой. Они попались. Возле массивной напольной вазы с ломкими оранжерейными хризантемами — любимыми цветами, похожими на разноцветных пушистых ежей, — стояла Ребекка Альена.

— Д-доброй ночи… мама. — Целест вытянулся по стойке «смирно». И без того светлая кожа слилась оттенком с мраморной вазой.

«Слишком холодно для мрамора и для хризантем, — подумал Рони — А холоднее всего — ее взгляд».

— Мама, я… я знаю, ты меня просила, но… — зачастил Целест, мигом растеряв лет пятнадцать из своих двадцати четырех.

Ребекка куталась в шаль цвета истоптанного сотнями подошв снега. Она напоминала фамильное привидение — бесплотное и серое; пара рубинов в ушах не спасали положения, но чудились кровавыми каплями.

— Давно просила. Да. Извини, что осмелилась выйти к тебе и напомнить, — сказала Ребекка. — Триэн в моем доме, с моей дочерью, и что сделал ты?

Целест опустил голову. Соскользнул рыжий «хвост» и тоже поник.

«Мама умеет эффектно появляться…» — Он куснул указательный палец, вспоминая ответ — он же готовился, выучил все, словно на экзамен. И чего теперь?

Растерялся.

— Ну…

Пара шагов по пиритовым прожилкам в напольном камне. Словно золотая шахта под ногами, гордость архитектора Пирата. Или как его там? Тень протянулась к матери, словно Целест вновь умолял на коленях.

«Нет. Я прав. Эл права. Касси нормальный парень».

— Ты умолял меня о прощении, Целест, а я умоляла тебя — защитить нас. Элоизу. Меня. Адриана…

— Отец-то здесь причем? — не выдержал Целест. Вокруг запястьев браслетами зацвели шипы, хотелось врезать — вазе, хризантемам, пусть уронят обмороженные блекло-розовые пушинки. В портеты на стенах — золоченые рамы и торжественное, как Сенат и Цитадель, вместе взятые, витье — тоже, запустить бы чернилами. Рога дорисовать.

Чер-рт. Рони вон жмется к лестнице, тоже удрать хочет.

— Триэн — зло. Он уничтожит нас всех. И тебя в том числе, Целест, — провозгласила Ребекка, окончательно уподобляясь то ли Пифии, то ли и впрямь призраку. Ржавых цепей недоставало.

— Мама, прекрати. Касси — отличный парень. Я знаю, у отца был когда-то конфликт с господином Иоанном Триэном, но сын необязательно похож на отца. В конце концов, вы же не Магниты, — не удержался Целест.

— Ты умолял о прощении, — напомнила Ребекка. Сетка морщин на сероватой коже — ни капли румянца, аристократическая бледность сродни склепной, — собралась возле губ. Целесту почудилось, что мать набросится на него — как все одержимые разом. А то и хуже. — Ты солгал. Недаром ты отрекся от родового имени — предатель по сути своей.

— Мама! Касси — на нашей стороне. И вообще, — Целест все-таки двинул по вазе, кисть залило болью, а монолит не шелохнулся, — почему бы тебе самой не высказать все Эл? Или не выгнать Касси из дома?

Они оба знали ответ. Знал и Рони — тер виски, закрываясь от сплошной стены гнева. Все равно что деревянным щитом от огнемета. Он присел на крохотное декоративное кресло, годное скорее для эльфов или фей — цветочно-витое; тонюсенькие ножки скрипнули под его весом. Рони испуганно вскочил.

«Опять я третий лишний…»

— Элоиза решает сама. Элоиза член Сената — я не вправе приказывать ей, — сказала Ребекка. В уголке глаза собралась тушь — грифельной слезою. — Адриан ненавидел Иоанна, но Иоанн мертв уже четыре года. Адриан не считает, что сыновья повинны в грехах отцов. Но я знаю правду.