Князь Голицын - Дмитрий Лифановский

А я вернусь, я обязательно вернусь

Ты только жди, ты только жди

Растёт, растёт возле дома калина

Растёт, цветёт на мою на беду

Живёт, живёт в этом доме Галина

Да я никак всё туда не дойду

Живёт, живёт в этом доме Галина

Да я никак всё туда не дойду

Живёт, живёт в этом доме Галина

Да я никак всё туда не дойду

Живёт, живёт в этом доме Галина

Да я никак всё туда не дойду

Дядька Егор смог исполнить эту песню с каким то задором, без мрачности. Но вот грусть и сожаление, или задумчивость в песне присутствовали. Да и я не добавлял разных эффектов, вполне хватило искрящегося воздуха для задорного исполнения.

— Вот видишь Егор Кузьмич, — смеясь сказал ему — а ты говорил что не сможешь песню исполнить. Ну вроде мы с тобой спелись, и у нас все получается. Теперь давай серьезную песню исполним, с антуражем соответствующим. Ты главное вспомни как в штыковую атаку ходил. И не забывай как братья славяне, которых вы освобождать пришли, вам в спину ударили. И про союзничков, которые на каждом шагу вас предавали, тоже не забывай. — уже как то зло проговорил ему.

Ольга Константиновна осуждающе покачала головой на столь открытые заявления о союзниках предателях и коротко глянула на Елизавету Петровну. Елизавета Петровна словно что-то, почувствовав, поднялась тревожно глядя на Петра и пытаясь прикрыть королеву с принцессой. А я взмахнув рукой, поднял пыль закрывшую небо над имением. Плащ раскрылся в сложенные за спиной крылья. В центре двора появилась коленопреклоненная, крылатая фигура. Светящаяся изнутри, и освещающая все вокруг бледным и тревожащем светом. Отец Иоанникий встал со своего места встревоженно наблюдая за происходящим. Петр стал заметно светиться, и его это встревожило. Да и голос его стал каким то гулким и объемным. Фигура в центре создавала впечатление, что сделана из мрамора, и не живая. Вот только свечение исходящее изнутри тревожит и пугает. За спиной Егора Кузьмича заклубилось какое-то туманное облако, постоянно меняющее свой образ, то какого то, цветущего куста, то старой церкви с золотой маковкой. Солнечный свет которой рассеивал на мгновение тревогу и страх, но слишком мимолетны были эти видения переходящие друг в друга. Ударил гром, больше напоминающий тревожный набат, и отдалился куда-то в даль. Так и продолжая звучать в дали, тревожа и к чему то призывая. Егор Кузьмич запел под тяжелую и тревожную музыку:

Стоит над полем волчий вой,

Капрал (Сержант) кричит: „Примкнуть штыки!“

Нас смерть зовёт в последний бой,

И страх рвёт сердце на куски.

Рывок вперёд, всё наугад,

Штык в мясо, слёзы на ветру.

Мой враг в ответ мне — штык назад.

Я ранен, но ещё живу.

Крылатая фигура в центре подняла голову и посмотрела на всех каким то осуждающим взглядом. Потусторонний свет ее глаз пробирал до самых основ души. И вдруг она рывком поднялась в воздух, расправив крылья над всеми. Как будто пытаясь закрыть от беды идущей из далека, всех присутствовавших в имении своими крыльями. Она висела в воздухе и плавно двигала крыльями.

В объятьях смерти день застыл,

И наши тени встали в тень.

Над нами плачет Серафим,

А дома зацвела сирень.

Над нами плачет Серафим,

А дома зацвела сирень.

Туманное облако за спиной конюха медленно приняло вид цветущей сирени. Егор Кузьмич встал на одно колено, и глядя на присутствующих ничего не выражающим взглядом стал пересыпать пыль в ладонях, как будто это прах. И продолжил петь:

Смерть дописала свой дневник,

Кровавый вечер умирал.

Он в душу мне насквозь проник,

Он рядом кровью истекал.

Егор Кузьмич оглянулся на сирень за спиной. Раздался раскат грома, как будто ударил колокол. И оказалось что это и не сирень вовсе, а старая, заброшенная церковь. Со свалившейся, всей в дырах и потеках грязи маковкой. Проемы церкви смотрели на мир страшными провалами разбитых окон и дверей. И вокруг рокотал гром как тревожный набат.

— Петр Алексеевич остановитесь! — воскликнул отец Иоанникий, пытаясь выбраться из-за стола, и броситься во двор к пошедшему в разнос Петру. Все увидели творящиеся с Петром изменения. Создавалось впечатление, что Петр постоянно изменялся, не останавливаясь ни на одном из телесных состояний, и постоянно теряя свою телесность. Стало видно как он стал светиться еще сильнее, и периодами, на короткое время становился прозрачным. А крылья у него за спиной теряли дымчатый вид, и становились такими же прозрачными, представляя собой единое целое с телом Петра.

— Петр! — испуганно закричала Елизавета Петровна, одновременно стараясь закрыть Ольгу Константиновну и Александру Георгиевну, от взгляда светящихся и ничего не выражающих глаз сына. В этих глазах было буйство стихии, но не человеческие эмоции. Петр на мгновение опять принял прежний вид, и только яркое свечение выдавало неестественность происходящего.

— Матушка. — пророкотало вокруг. Но песня повела дальше, только пели уже Егор Кузьмич и Петр:

Я рано утром, до зари,

С моим врагом в раю гулял.

Клялись мы в дружбе на крови,

А дома колокол упал.

Раздался особо сильный удар грома похожий на удар колокола упавшего на землю. В это время все в имени почувствовали дрожь земли, как будто действительно упало что-то тяжелое и большое.

— Какой сладкий вкус у страха — пророкотал Петр снова обретя телесность.

— Детей пожалей ирод! — Петр, да что же с тобой твориться? — прозвучал одновременно крик бабки Марфы и мамки Николаевны. Они вместе вышли вперед и закрыли собой присутствующих.

— Мамка, бабка Марфа у вас неправильный страх. Нет, не умеете вы бояться. Не то что там. — Петр указал рукой на возвышенность стоящую в отдалении — там правильный, вкусный страх. Липкий, на зависти и презрении замешанный.

Дядька Николай переглянулся с вахмистром Елисеевым. Елисеев только бровью успел повести как пять казаков запрыгнув на коней, умчались из имения. А Петр поглядел на стоящих в отдалении казачка и Ольгу Николаевну. Казачек выступил вперед закрывая Ольгу Николаевну. Ольга Николаевна прижалась к нему со спины и обняв, не отпускала его от себя. И не давая возможности, принять участие в защите жильцов имения.

— Николка, неправильно